Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика - Рэйвин Коннелл (2015)

Определенное подтверждение тому можно усмотреть в структуре эмоций наиболее раннего из дошедших до нас литературных шедевров – шумеро-аккадского эпоса о Гильгамеше. Это повествование разворачивается вокруг конфликта и страстной привязанности Гильгамеша, царя Урука, и Энкиду, человека, живущего среди зверей и подобного зверю. Два эти героя оказываются зеркальными отражениями друг друга. Сексуальность в этом эпическом повествовании больше похожа на ритуал, чем на эмоциональные отношения. Самые сильные чувства и личные привязанности связаны с войной и проблемами правления, а не с половым влечением.

По таким отдельным сведениям мы можем судить о том, что эти общества контролировались мужчинами, но не были патриархатными в нашем понимании этого слова. Это значит, что модели эмоциональных взаимоотношений, производства и потребления не были тесно связаны с отношениями гендерной субординации и эксклюзии, впоследствии развившимися в государстве. Эта культура не была вполне гендеризованной. Если это так, то при последующем развитии аграрно-торговой цивилизации в Западной Азии и Средиземноморье происходит углубление институционализации патриархата, достигающего своей выраженной формы в классической Греции (например, в Афинах женщины были исключены из публичной сферы) и Римской империи. В этот период и в этих регионах происходит коренное изменение гендерных отношений, которое не имеет очевидной связи с существенными изменениями в технологиях, демографии или классовых отношениях.

Однако очень важно не рассматривать исторический процесс как линейное развитие событий. На это есть две причины. Одна из них – диверсификация городских цивилизаций, включая гендерные порядки. Связь гегемонной маскулинности с милитаризмом и насилием, установившаяся в Средиземноморье и Европе, по-видимому, не установилась в той же мере в Китае. В конфуцианской культуре воины обладали значительно меньшим престижем, а ученые и чиновники (administrators) – бо́льшим. Кажется вероятным, что прибавочный продукт, производившийся в аграрно-торговом обществе, допускал новые варианты развития, связанные с потенциально бо́льшим разнообразием социальной структуры. Поскольку в то время не существовало ограничений развития со стороны глобального мира, то разные исторические сценарии вполне могли сформироваться в основных регионах городской культуры.

Другая причина состоит в том, что за пять тысячелетий своего господства аграрно-торговая цивилизация никогда не только не контролировала, но и не покрывала большей части заселенного мира. Благодаря своей плотности городские культуры, вероятно, охватывали большинство населения мира, но оставались обширные пространства, где заселение было организовано по другому принципу. Плотность населения была низкой в районах обитания скотоводов-кочевников (Центральная Азия), охотников-собирателей (северные части Северной Америки, Амазония, Австралия), аграриев (территория от Миссисипи до Великих Озер, Западная Африка), а также групп смешанного типа. Было бы большой исторической ошибкой считать эти общества основанными на примитивном выживании (как это делает бо́льшая часть литературы о «происхождении гендерных различий»), или статичными, или периферийными по отношению к настоящей истории человечества. Обзорные работы, как, например, «Африка в истории» Бэйзила Давидсона, убедительно показывают, насколько активной и сложной была история обществ, расположенных за пределами больших империй.