Эксперимент «Исола» - Оса Авдич (2016)

Спускаясь по ступенькам, я чувствовала на подбородке что-то щекотное, и лишь подняв руку, чтобы вытереть подбородок, я поняла, что это мои собственные слезы.

В гостиной я на минуту остановилась. Старым ощущался не только дом; само обитание Нур где-либо казалось осколком старого мира. Когда я была маленькой, она обставляла свое жилище мебелью из “Икеи” и “Хеллерау”, в соответствии с рекомендациями партии, но с годами ее энтузиазм по отношению к партии угасал, и дом все больше походил на дедушкин. Фотографии старых родственников вместо изображений партийных лидеров, восточные коврики на полу, старые книги на полках. И не только там – пыльные книги были везде. Нур рассказывала, что когда дедушка в 1970-е годы приехал сюда из Боснии, страна еще была частью Югославии, а иностранцы здесь были не в диковинку. Теперь их почти не стало. Большинство приезжих покинули прибалтийские районы после Берлинской революции 1989 года, когда диссиденты перед аннексией попытались разрушить стену между ГДР и ФРГ. Нур и ее дом были в современном мире вымирающим видом. Я даже радовалась, что Нур и ее дом случились в жизни Сири, даже если в будущем этот опыт станет для нее проблемой.

На кухне я села у стола. Нур, повернувшись ко мне спиной, продолжала мыть посуду. Внезапно она опустила руки и застыла, все еще спиной ко мне.

– Ты знаешь, она интересуется, чем ты занимаешься.

– В каком смысле?

– Почему ты все время исчезаешь.

Я почувствовала, как паника набухает в груди, что я вот-вот начну защищаться. С минуту я молчала. А потом сказала:

– У нее ведь есть ты.

Нур обернулась. Под глазами у нее залегли темные тени. Я вдруг осознала, что в этом году ей будет семьдесят. Мне она всегда казалась бессмертной, существом вне времени. Нур испытующе посмотрела на меня, потом повернулась к шкафчику, достала две рюмки и бутылку водки, села напротив, поставила рюмки, налила в обе. Долго смотрела на меня, словно пытаясь определить, способна ли я понять то, о чем она собирается сказать.

– Не сердись, – начала наконец Нур.

– На что?

– На то, о чем я сейчас спрошу.

– Зависит от того, о чем ты спросишь.

– Не отшучивайся, я серьезно. – Она не спускала с меня глаз.

– Ладно. Спрашивай.

Нур подняла рюмку, торопливо глотнула, снова поставила.

– Я хочу знать: ты вернешься?

– Меня не будет два-три дня, а потом…

Нур яростно затрясла головой.

– Нет-нет, я не об этом. Я хочу знать: ты вернешься?

Я в ответ смотрела на нее не отрываясь, пока она не перевела взгляд на темное окно. Обе мы долго молчали. Нур наконец снова заговорила тихим голосом:

– Там наверху спит маленькая девочка, которая не знает, есть ли у нее мама. И хоть она ничего не говорит, для нее это тяжкий груз. Ты, может, и не замечаешь, но я-то все вижу.

– У нее же есть ты, – повторила я невыразительно, словно мантру.

Нур упрямо смотрела в окно.

– Но ты сама знаешь – я ей не мама. Я твоя мама. А еще я хочу знать… – Она замолчала на середине фразы, словно у нее комок встал в горле.

– Знать что?

– Хочу знать, вернешься ли ты. Хочешь ли ты жить.

Слеза покатилась по щеке Нур, и она ее не стерла.

– Моя девочка, – тихо сказала Нур, все еще не глядя на меня.

Я не поняла, говорит ли она обо мне или о Сири. Я одним глотком осушила рюмку. Пульс стучал в ушах. Поднявшись, я подошла к Нур, которая так и сидела, глядя в окно. Я крепко поцеловала ее в голову, туда, где начала прорастать незакрашенная седина, и было похоже, что она в парике.

– Увидимся через несколько дней, Нур.

Я вышла в прихожую, поскорее оделась, сбежала вниз по лестнице и дальше, на улицу, где меня вырвало в урну.