Хищник - Гэри Дженнингс (1993)

– Мы с моим учеником Торном готовим вылазку против тех гуннов, которые захватили твоих жену и ребенка. Очень может быть, что это настоящее безрассудство и мы погибнем. Но твой отец полагает, что ты, возможно, захочешь умереть вместе с нами.

– Захочу ли я? – выдохнул Фабиус, и его бледное лицо немного порозовело. – Да я запрещаю вам идти без меня!

– Но учти, приказы буду отдавать я. И тебе придется беспрекословно выполнять каждый…

– Ни слова больше, декурион Виридус! – рявкнул Фабиус. – Я помощник центуриона одиннадцатого легиона! – Неожиданным движением, от которого дернулись цепи и чуть не попадали его надзиратели, он выхватил из-под мышки свой щегольской, изогнутый подобно конской гриве плюмаж, воткнул его в щель на верхушке шлема и нахлобучил тот себе на голову. – Я готов отправиться немедленно.

– Иисусе! – пробормотал себе под нос Вайрд. – Истинный римский воин. – Он с ядовитым сарказмом обратился к молодому человеку: – Я так понимаю, ты собираешься отправиться при полном параде. Не послать ли нам вперед герольда? Ступай, дурачок, и подготовь к завтрашнему дню подходящий наряд для леса. Я позову тебя, когда настанет время.

Четверо воинов увели Фабиуса прочь, но теперь он сопротивлялся и кричал:

– Что именно ты собираешься делать, Виридус?.. Как мы будем атаковать?.. Сколько возьмем с собой людей? – И так далее, масса вопросов, ни на один из которых ни Вайрд, ни легат так и не ответили. Наконец крики Фабиуса затихли вдали.

– Иисусе! – снова буркнул Вайрд. – У иудеев есть мудрая поговорка: что-то насчет того, что Бог заставил Адама жениться на Еве, поскольку хотел его наказать.

Поскольку Калидий молчал, я снова набрался смелости и попросил разрешения взять немного остатков со стола, чтобы накормить моего орла. Легат только растерянно пробормотал: «Для орла?» – но милостиво разрешил мне удалиться. Поэтому я не знаю, о чем они с Вайрдом беседовали до самой поздней ночи.

7

Когда я, вернувшись в барак, начал кормить своего орла остатками окорока, все оставшиеся харизматики собрались посмотреть на это, сами щебеча, словно птицы. Они снова были одеты в свои лохмотья и тряпки, на них опять были кандалы, и они щебетали на франкском диалекте старого наречия, которое казалось мне слишком трудным для восприятия, – однако, как я полагал, эти создания вряд ли могли сказать что-нибудь, достойное того, чтобы это выслушивать.

Смуглый Бар Нар Натквин, который никогда не оставлял без присмотра свой живой товар, тоже стоял рядом и бросал сердитые взгляды на меня и мою птицу. Когда орел наелся и смотреть стало не на что, мальчики затеяли игру в грязном дворе барака – насколько вообще можно было играть в ножных кандалах. Сириец остался стоять, прислонившись к дверному косяку, мрачно глядя на меня и брюзгливо жалуясь на Калидия, который забрал у него маленького Бекгу, не заплатив.

– Удивительная несправедливость, ведь этот маленький красавчик принес бы десять золотых nomisma[89] в Константинополе, – сказал он, обиженно засопев. – И что же я получил за него? Ashtaret! Ни одного нуммуса. Это значит, что я стал беднее на пять золотых солидусов, которых он мне стоил. И потом, это ничтожество Калидий имел наглость заявить, что даже не собирается использовать похищенного у меня харизматика для того, для чего он был создан.

Я сказал:

– Не могу представить, чтобы твои жалкие щенки вообще приносили хоть какую-то пользу. По-моему, ты сильно преувеличиваешь ценность своего товара.

– Ах, ты, должно быть, христианин, – сказал Натквин насмешливо, словно это было чем-то достойным презрения. – И вдобавок ты еще молод, а потому пока что считаешь истинными все ханжеские христианские запреты. Но ты вырастешь, станешь мудрее и узнаешь то, к чему со временем приходят все – мужчины, женщины и евнухи.

– И что же это?