Золотой Лис - Уилбур Смит (1990)

Куда бы он ни бросил взгляд, всюду были дети, ползающие, бегающие, кричащие; они резвились и кувыркались на улицах, как стаи черных лоснящихся щенков Лабрадора, или же горделиво проплывали мимо, привязанные к спине матери, согласно местным обычаям. Дети постарше играли в свои незатейливые игры с куском проволоки и пустой банкой из-под пива, приспособленной под игрушечный автомобиль. Маленькие девочки прыгали через скакалку посреди дороги или играли в «классы» и салочки, подражая белым ребятишкам. Когда водитель голубого фургончика начинал гудеть, они медленно, с видимой неохотой отходили в сторону, уступая дорогу.

Завидев белое лицо Майкла, они запрыгали вокруг затормозившего фургона с криками: «Конфету! Конфету!» Майкл был готов к такому обороту и бросил им пригоршню твердых леденцов, которыми предусмотрительно набил себе карманы.

Хотя большая часть взрослого населения уже проделала свой долгий каждодневный путь в город к месту своей работы, матери, старики и безработные остались дома.

Стайки уличных подростков, бесцельно вшивавшиеся на каждом углу, провожали его равнодушными взглядами. И хоть Майкл прекрасно знал, что перед ним шакалы здешних мест, хищники, пожиравшие себе подобных, даже они вызывали у него симпатию и сочувствие. Ибо он понимал, что ими движет отчаяние. Еще фактически не начав свой жизненный путь, эти парни уже ясно осознавали всю беспросветность своего будущего; впереди у них не было ничего — ни одного шанса, никакой надежды на улыбку судьбы или на лучшие времена.

А рядом женщины занимались своими вечными домашними делами: одни развешивали мокрое белье на длинных веревках; когда оно высыхало, то колыхалось на ветру, как флаги на корабельных реях; другие склонялись над черными горшками на треножниках, в которых варилось основное местное блюдо — кукурузная каша; большинство домохозяек предпочитало готовить пищу на задних двориках, традиционным способом — на открытом огне, а не на железных плитах, установленных в их крохотных кухоньках. Дым от этих костров перемешивался с клубами пыли, образуя то самое мутное облако, что вечно нависало над пригородом.

Нелегальные торговцы, или «спузас», как их здесь называли, успешно противостояли всепоглощающей страсти африкандерского правительства ко всякого рода предписаниям и лицензиям, сновали по оживленным улицам, толкая перед собой тележки и громко расхваливая товары. Домохозяйки выменивали у них картофелину, сигарету, апельсин, кусок белого хлеба, одним словом, то, что им было нужно в данный момент.

Несмотря на всю внешнюю безотрадность этой картины, невзирая на нищету и запустение, царившие вокруг, на каждой улице, на каждом углу Майкл слышал звуки музыки и смех, который был веселым и непосредственным. Люди приветствовали друг друга радостно и беззаботно. Куда бы он ни бросил взгляд, всюду видел эти ослепительные африканские улыбки, которые согревали сердце и тут же заставляли его сжиматься от боли и сострадания.

Ну а музыка звучала отовсюду: из окон и дверей маленьких убогих жилищ, из транзисторов, которые мужчины и женщины держали в руках или на голове. Дети свистели в грошовые свистелки и играли на самодельных банджо, сделанных из жестянок из-под парафина, деревяшек и кусков проволоки. И все они танцевали и пели, радуясь просто тому, что живут, пусть даже в таких крайне мрачных условиях.

Для Майкла этот смех и эта музыка воплощали в себе неукротимый дух черной Африки, дух, перед которым были бессильны все ее невзгоды. Для него на всей земле не существовало другого народа, который мог бы с этим сравниться. Майкл любил их всех до одного, вне зависимости от возраста, пола, племени или внешности. Он сам был сыном Африки, и это был его народ.

«Что я могу сделать для вас, братья мои? — прошептал он. — Чем я могу вам помочь? О, если бы я знал. Все, что я пытался сделать до сих пор, оканчивалось ничем. Все мои усилия впустую, как крик отчаяния в бескрайней пустыне. Если бы я только смог найти верный путь».