Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон (1914)

Ясное дело, что после такого отпора я понял, что никакие обстоятельства не позволят мне когда-нибудь воспользоваться бронзовой кроватью капитана Уэста. И это был тот самый капитан Уэст, которого я до сих пор еще не встречал и который заставил меня мерзнуть на пристани в течение четырех ужасных часов. Чем меньше я буду видеть его во время путешествия, тем лучше! – таково было мое решение. И я с чувством невыразимого удовольствия подумал о множестве ящиков с книгами, которые я переправил на судно из Нью-Йорка. Слава Богу, я не зависел ни от каких морских капитанов и их разговоров: у меня было чем заняться.

Я передал Поссума Ваде, который сидел рядом с шофером, и в то время как матросы катера переносили мой багаж на борт, лоцман повел меня представляться мистеру Уэсту. При первом же беглом взгляде я понял, что он похож на морского капитана не в большей степени, чем этот лоцман – на лоцмана. Я видел лучших капитанов пассажирских пароходов, а этот так же мало походил на них, как на тех толстощеких шкиперов с грубыми голосами, о которых я читал в книгах. Рядом с ним стояла женщина, до того закутанная, что ее почти не было видно, представлявшая собой теплый пестрый ком с огромной муфтой и боа из рыжей лисицы, почти полностью скрывавший ее.

– Бог мой! Его жена! – шепотом обратился я к лоцману. – Она едет вместе с ним?

Договариваясь о поездке, я специально обратил внимание мистера Гаррисона на то, что единственное, с чем я никак не могу смириться, это чтобы шкипер «Эльсиноры» взял с собой жену. Мистер Гаррисон улыбнулся и уверил меня, что капитан Уэст отправится в плавание без жены.

– Это его дочь! – едва слышно ответил лоцман. – Я думаю, что она пришла посмотреть, как он отчалит. Его жена умерла с год назад. Говорят, что из-за этого он вернулся к морю. Ведь, знаете, он уже вышел в отставку.

Капитан Уэст пошел мне навстречу, и, прежде чем наши протянутые руки соприкоснулись, прежде чем его лицо вышло из состояния покоя для поклона, прежде чем его губы зашевелились, чтобы заговорить, я почувствовал потрясающее воздействие его личности. Высокий, худощавый, с породистым лицом, он был холоден, как этот морозный день, спокоен, как король или же император, далек, как самая отдаленная звезда, и бесстрастен, как эвклидова теорема. А затем, за миг до того, как встретились наши руки, проблеск затаенной и сдерживаемой веселости разгладил множество мелких морщинок вокруг его глаз. Прозрачную синеву его глаз почти сплошь залила лучистая теплота. Точно такое же впечатление произвело его лицо: тонкие губы, крепко сжатые за миг до того, наполнились милой прелестью, как губы Сары Бернар[1] в минуту, когда эта артистка начинает говорить.

Я был так сильно поражен при первом взгляде на капитана Уэста, что почти ожидал, как с его губ сорвутся слова несказанной благости и мудрости. Однако он высказал самое ординарное сожаление по поводу задержки, но голосом, который вызвал во мне новое изумление: низким и мягким, даже слишком низким, но ясным, как звук колокольчика, и чуть носовым, столь характерным для говора старинной Новой Англии.

– А вот эта молодая девушка виновата в этой задержке! – заключил он, знакомя меня со своей дочерью. – Маргарет, это – мистер Патгёрст!

Ее рука в перчатке быстро вынырнула из меха, чтобы пожать мою руку, и в эту минуту я увидел пару серых глаз, устремленных на меня твердо и серьезно. Он волновал, этот холодный, проницательный, ищущий взгляд. Не то чтобы он был вызывающим, – нет, но он был оскорбительно деловым. Он походил более всего на тот взгляд, который бросают на нового кучера, которого собираются нанять. Я не знал тогда, что она отправляется в плавание и что ее любопытство по отношению к человеку, который в продолжение нескольких месяцев будет ее попутчиком, было вполне естественно. Правда, она быстро поняла свою неловкость, и едва она заговорила, ее губы и глаза приветливо улыбнулись.