Птица не упадет - Уилбур Смит (1977)

Второй номер натальцев шел вдоль линии (копыта его пони поднимали с разметочной линии облачка белой пыли, словно ее прошила пулеметная очередь), и он успел зажать мяч между ног, прежде чем тот вышел из игры.

Он низко наклонился в седле и ударил по мячу под шеей пони, изо всех сил ударил деревянным молотком, и мяч поднялся по пологой дуге — белое пятно на голубизне летнего неба.

Грохот копыт перекрыли аплодисменты с веранды клуба и из кресел под разноцветными зонтиками; аплодисменты усилились, когда зрители поняли, что Дерек Хант предвидел этот удар.

Он шел галопом на Саладине, не подгоняя его. Саладин — рослый пони — наклонил злобную уродливую голову, следя за полетом мяча, его слишком большие ноздри расширились так, что красные слизистые оболочки сверкнули, как знамя. Глаза, следящие за мячом, закатились под крупный лоб, придав лошади дикий, полубезумный вид. Саладин той пестрой серо-гнедой масти, которую никакая скребница не заставит блестеть, а копыта у него как у ломовой лошади.

Он поднимал их неуклюже, зато так быстро, что опережал пони аргентинца, скакавшего рядом.

Дерек сидел на Саладине, словно в кресле — хлыст свисает с запястья, черная каска натянута на уши и крепко завязана под подбородком. Живот выпирал из-за пояса брюк, руки, длинные и толстые, как у шимпанзе, поросли густыми рыжими волосами. Кожа усеяна веснушками, а между веснушками красная, словно ее обварили кипятком. Лицо того же красного цвета, с синюшным оттенком, как у старого пьяницы. Дерек сильно потел.

Пот, словно утренняя роса, блестел на его лице и капал с подбородка. Хлопчатая фуфайка с короткими рукавами словно побывала под тропическим ливнем. Она липла к широким, медвежьим плечам и так натянулась над выступающим брюхом, прозрачная от влаги, что даже с боковой линии можно было рассмотреть темное углубление в центре живота.

При каждом толчке, когда копыта Саладина ударялись о жесткую землю, массивный зад Дерека Ханта в плотно обтягивающих белых брюках вздрагивал в седле, как желе.

Два аргентинца скакали по полю наперерез, чтобы подрезать его, красивые смуглые всадники, ловкие, как кавалерийские офицеры, неслись во весь опор и возбужденно кричали по-испански. Дерек усмехнулся в рыжие усы: мяч кончил свой долгий полет и ударился о землю.

— Боже, — протянул один из членов клуба, стоявший на ступеньках, — самая уродливая лошадь во всем христианском мире!

И он поднял стакан с розовым джином, приветствуя Саладина.

— А на спине у него самый уродливый гандикапер, — согласился щеголь рядом с ним. — Бедняги даго должны каменеть при одном взгляде на него.

Саладин и первый номер аргентинцев оказались в месте падения мяча одновременно. Аргентинец приподнялся в седле, чтобы перехватить мяч, его белые зубы сверкали под черными тонкими усиками, гладкие загорелые мышцы предплечья напряглись, готовые к наклону вперед; прекрасная гладкая лошадь повернулась по линии броска, проворная и быстрая, как хорек.

И тут произошло нечто удивительное. Дерек Хант сидел на своем пони неподвижно, и никто не мог заметить, брался ли он за повод и дергал ли, заставляя Саладина повернуть зад. Но пони аргентинца отскочил так, словно налетел на гранитный холм, а всадник перелетел через его голову, мгновенно перейдя от прекрасной уравновешенной посадки к смятенному падению с размахиванием руками; он тяжело ударился о землю в облаке красной пыли и покатился, выкрикивая бессильные протесты всему миру и небу.

Дерек слегка наклонился и деревянным молотком с бамбуковой рукоятью поддел мяч — легким, едва заметным движением. Мяч покорно опустился перед головой Саладина.

Мяч подскочил раз, другой, потом послушно подставился под следующий удар и запрыгал по полю. Четвертый номер аргентинцев свернул справа с грацией нападающей львицы, и над полем пронесся рев толпы, подгоняя его, заставляя бросить вызов. Он выкрикивал дикие проклятия на испанском, и его глаза возбужденно горели.