Ярость - Уилбур Смит (1987)

Шаса всегда был вынослив, он легко восстанавливал силы. Даже во время службы в военно-воздушных силах, когда он приводил эскадрилью из рейда к итальянским окопам и остальные сидели в столовой, ошеломленные и измотанные этими переживаниями, он первым приходил в себя и начинал острить и подшучивать. Зал заседаний правительства Шаса покинул выжатым и обессиленным, но к тому времени как он на своем классическом «Ягуаре SS» обогнул Столовую гору и через Анрейтовы ворота въехал в Вельтевреден, он сидел прямо и снова чувствовал себя уверенным и оживленным.

Урожай был давно убран, работники на винограднике подрезали лозы. Шаса остановил «ягуар» и пошел между рядами голых кустов, чтобы поговорить с работниками и подбодрить их. Многие из этих мужчин и женщин жили в Вельтевредене со времен детства Шасы, а молодежь здесь родилась. Шаса считал их продолжением своей семьи, а они, в свою очередь, относились к нему, как к патриарху. Он провел с ними полчаса, слушая рассказы об их проблемах и тревогах и разрешая большинство трудностей несколькими уверенными словами, но потом умолк и неожиданно забыл о них, увидев всадницу, скачущую галопом к дальней стене виноградника.

С угла каменной стены Шаса смотрел, как Изабелла готовит лошадь к прыжку, и застыл, поняв, что она собирается сделать. Кобыла еще плохо объезжена, а ее норову Шаса никогда не доверял! Стена из желтого песчаника со Столовой горы – пять футов высотой…

– Нет, Белла! – прошептал он. – Нет, малышка!

Но дочь развернула кобылу и погнала ее к стене; лошадь охотно слушалась. Она согнула ноги, мощные мышцы под гладкой кожей взбугрились. Изабелла подняла ее, и они взвились в воздух.

Шаса затаил дыхание, но даже сквозь охвативший его ужас смог оценить, какое великолепное зрелище они представляют – лошадь и всадница, обе породистые; кобыла подогнула передние ноги под грудь, наставила уши вперед и взвилась над землей, а Изабелла откинулась в седле, изогнув спину – тело юное и прекрасное, ноги длинные, груди торчат, алые губы смеются, волосы свободно развеваются, рубиново сверкая в лучах вечернего солнца.

Но вот они перелетели через стену, и Шаса резко выдохнул. Изабелла повернула кобылу туда, где на углу стоял он.

– Ты обещал поехать со мной, папа, – укорила она.

Шаса хотел побранить ее за прыжок, но сдержался. Он знал, что в ответ дочь скорее всего развернет кобылу и перемахнет через стену обратно. Он подивился, когда же потерял над ней власть, улыбнулся и сам себе ответил: «Минут через десять после того, как она родилась».

Кобыла приплясывала по кругу, а Изабелла откинула голову, встряхнув волосами.

– Я тебя целый час ждала, – сказала она.

– Государственные дела… – начал Шаса.

– Это не объяснение, папа. Обещание есть обещание.

– Ну, еще не поздно, – заметил он, и дочь рассмеялась, бросая ему вызов.

– Я перегоню твой старый рындван. Давай – отсюда до конюшни.

И пустила кобылу галопом.

– Это нечестно! – крикнул он вслед. – У тебя слишком большая фора.

Но дочь обернулась в седле и показала ему язык. Он побежал к «ягуару», но Белла поскакала по полю наискосок, и к тому времени как Шаса подъехал к конюшне, уже спешилась.

Изабелла бросила повод конюху и побежала к отцу, чтобы обнять. У Изабеллы было много разновидностей поцелуев, но этот, долгий и любовный, с легким прикосновением носом за ухом, она использовала, только когда ей что-нибудь было очень нужно от него, что-то такое, в чем он попробует отказать.

Пока он обувал сапоги для верховой езды, она сидела рядом с ним на скамье и рассказывала о своем университетском преподавателе социологии.

– Огромный волосатый сенбернар забрел в аудиторию, и профессор Якобус не полез за словом в карман. «Лучше пусть собаки идут к учителям, чем учителя к собакам», – сказал он.

Она была прирожденной актрисой. Когда они выходили из помещения, она взяла его за руку.