Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье (2013)

Ей удалось. С трудом, но удалось. Она стояла прямо, и это был следующий этаж мироздания. Она сделала шаг. На следующий день – еще шаг. Не прошло и недели, как она сама ходила и без посторонней помощи поднималась и спускалась по лестнице.

Потом однажды она пришла ко мне и сказала:

– Не могли бы вы помочь мне вытащить чемодан? У меня там свитер.

Она прогулялась около больницы. По-нашему, у входа, хотя для нее это был выход. Она взошла на Капитолийский холм благодаря одной лишь силе воли. Я посмотрел на нее и сказал, что таких, как она, не встречал.

Несколько дней спустя я сбросил мадам Фламель с Тарпейской скалы[18].

Я развернул перед ней длинный лист с клеточками и рисунками – обязательный тест для оценки состояния когнитивных функций.

– Что это?

Я объяснил, она рассмеялась:

– Мальчик мой, у меня с этим все хорошо, я еще не выжила из ума.

Вопрос первый:

– В каком городе мы находимся?

Она пожала плечами:

– Я в таких играх не сильна.

И стала внимательно разглядывать свои ноги, хотя прежде всегда смотрела собеседнику прямо в глаза.

– А какой сейчас год?

– Две тысячи третий… Хотя нет, подождите, две тысячи шестой, да? Я…

Она больше не улыбалась и, поймав мой взгляд, проговорила растерянно:

– Мальчик мой, я не помню.

Мне было противно, что я такое сотворил с этой женщиной.

20 часов,

в лифте

Я наложил шов месье Мадлену. Встреча с ним была… странной. Она вдребезги разбила крошечный собор из плоти и крови у меня в груди.

Тот день начался в 7.30 со старой дамы девяноста семи лет. И так продолжалось час за часом, старики и старухи сменяли друг друга, за исключением разве что юного Крузо с его необитаемым островом, и к восьми часам вечера я уже готов был на убийство, лишь бы заполучить парнишку с вывихом лодыжки или девчонку с болями в животе.

Я открыл дверь четвертого бокса, и мне открылось такое зрелище: месье Мадлен лежал на носилках с разбитой при падении головой и смотрел на меня пронзительными голубыми глазами. Старый заблудившийся голубь. У меня все внутри перевернулось, я и думать забыл о девчушке с рвотой и юном футболисте с его дурацкой лодыжкой. И все из-за одеколона. От месье Мадлена пахло одеколоном “Моиз”, как от моего дедушки. Все то время, пока я накладывал ему швы, он думал, что это я оказываю ему помощь, и даже не догадывался о самом главном: он дал мне куда больше, чем я ему, зашив рану. Месье Мадлен, как мадленки Прусту, дали мне шанс вновь стать шестилетним мальчишкой, сидящим на коленях у старого Моисея[19].

В четвертом боксе ко мне на 24 минуты 17 секунд вернулся мой дед. От него пахло амбаром, аккуратно разложенным в шкафу бельем, деревянным патефоном и одеколоном. Тот день был посвящен одной теме: “Мне перевалило за девяносто, и я решил отпраздновать это в “скорой”… дабы напомнить скептику интерну, что каждый из нас, без исключения, навсегда останется маленьким внуком своего дедушки”.

20 часов с небольшим,

наверху

Еще не придя в себя, я услышал через приоткрытую дверь палаты, как Жар-птица спросила у Фроттис:

– Что там произошло?

– Мадам Атанор заявилась в кабинет и говорит: “Здравствуйте, доктор, я занималась любовью, и мой друг потерял обручальное кольцо”. – “Ну и что ж? Поищите под кроватью”. Мадам Атанор глубоко вздохнула и положила руку на низ живота: “Говорю же вам, доктор, он потерял обручальное кольцо”. – “Ах, вот оно что! Ложитесь, расслабьтесь, сейчас мы посмотрим”.

Небольшой урок для пациентов: применительно к вагинальному и ректальному осмотру говорить “мы” – значит обезличивать процесс. Пилюлю легче проглотить, если кажется, будто кто-то с тобой заодно. К тому же вагинальное обследование воспринимается очень по-разному…

– Я ввела зеркало. Мадам Атанор прокомментировала: “Знаете, так странно! Когда вы это вставляете, у меня такое впечатление, будто я занимаюсь любовью”.