Содом и Гоморра. Города окрестности Сей - Кормак Маккарти (2013)

Сокорро широко распахнула сетчатую створку. Посмотрела на Джона-Грейди. Найдя рукой дверную ручку, старик обрел равновесие и вошел в кухню. Спросил Сокорро, есть ли кофе. Как будто именно за этим он и ходил, искал.

— Да, — сказала она. — Я вам сейчас сварю.

— С ним все нормально, — сказал Джон-Грейди.

– ¿Quieres un cafecito?[134]

— No gracias[135].

— Pásale, — сказала она. — Pásale. ¿Puedes encontrar sus pantalones?[136]

— Sí. Sí.

Он довел старика до стола, усадил на стул и пошел по коридору дальше. У Мэка горел свет, а сам он стоял в дверях:

— Он в порядке?

— Да, сэр. Он в норме.

В конце коридора он свернул в комнату налево, там снял со спинки кровати штаны старика. С карманами, тяжелыми от мелочи, складного ножа, бумажника. О, там еще и ключи от дверей, давным-давно позабытых. Держа штаны за шлевки пояса, вернулся. Мэк все стоял в дверях. Курил сигарету.

— Он что, вышел не одевшись?

— В одних кальсонах.

— Так он и вовсе скоро гол как сокол на двор выскочит. Тогда Сокорро как пить дать от нас сбежит.

— Не сбежит.

— Я знаю.

— Который теперь час, сэр?

— Да уж шестой пошел. Так и так уже почти пора вставать.

— Да, сэр.

— Ты не можешь посидеть с ним немножко?

— Хорошо, сэр.

— Как-нибудь этак успокой его. Пусть думает, что он просто встал чуть пораньше.

— Да, сэр. Сделаю.

— Вот: ты, поди, не знал, что нанялся на ранчо при дурдоме, не знал, а?

— Ну, он не сумасшедший. Просто старый.

— Знаю. Давай двигай. Пока он не простудился. Его исподнее, поди, такое старое и дырявое, что ночью в нем одном холодновато.

— Да, сэр.

Он сидел со стариком и пил кофе, пока не подоспел Орен. Орен окинул их обоих взглядом, но ничего не сказал. Сокорро приготовила завтрак, подала яичницу с гренками и колбасками чоризо, все поели. Когда Джон-Грейди поставил вымытую тарелку в сервант и вышел, уже занимался день. Старик все еще сидел за столом, по-прежнему в шляпе. Выходец из Восточного Техаса, он родился в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом, но смолоду жил в здешних местах. На его веку страна перешла от керосиновой лампы и лошади с телегой к реактивным самолетам и атомной бомбе, но не это его удручало. А вот с тем, что умерла его дочь, он так и не смог свыкнуться.

Они сидели в первом ряду, у самого стола аукциониста, и Орен время от времени вытягивал шею, чтобы аккуратно, через верхнюю доску ограды, сплюнуть в пыль площадки для торгов. У Мэка в нагрудном кармане рубашки была маленькая записная книжечка, которую он иногда доставал, сверялся с записями и совал обратно, потом снова доставал и уже не убирал, а так и сидел, держа в руке.

— Мы эту мелкую лошаденку уже смотрели? — спросил он.

— Да, сэр, — подтвердил Джон-Грейди.

Тот снова вынул записную книжку:

— Он говорит, она Дэвиса, а она ж не Дэвиса!

— Нет, сэр.

— Бина, — сказал Орен. — Это лошадь Бина.

— Да знаю я, что это за лошадь, — отмахнулся Мэк.

Аукционист дунул в микрофон. В огромном аукционном ангаре динамики висели высоко в разных его концах, и его голос квакал и крякал, сам себя перебивая.

— Поправочка, леди и джентльмены, поправочка. Эту лошадь выставляет мистер Райл Бин.

Начали с пятисот. Кто-то у дальнего конца торговой площадки коснулся поля шляпы, помощник аукциониста сразу повернулся к нему и поднял руку, а аукционист возгласил:

— Теперь шестьсот, шестьсот теперь, предложено шестьсот, имеем шесть сотен, кто даст семь? Ну-ка, семь давайте.

Вытянув шею, Орен задумчиво сплюнул в пыль.

— Ты глянь-кася, который там сидит, — то ж твой знакомец! — сказал он.

— Я узнал его, — сказал Джон-Грейди.

— А кто это? — спросил Мэк.

— Вольфенбаргер.

— А нас он узнал?

— А то! — сказал Орен. — Еще как узнал.

— Так ты, что ли, тоже его знаешь, Джон-Грейди?