Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

Для меня годы жизни Жан-Пьера пролетели очень быстро — с возрастом так происходит всегда и со всеми. Впрочем, теперь время набрало и вовсе пугающую скорость: я встречаю Новый год слишком часто, успевая в перерывах лишь написать несколько писем да прочесть несколько книг. Помню, в детстве даже неделя тянулась дольше, чем мой теперешний год. День у навозной кучи, когда во двор моего отчего дома въехал герцог Орлеанский, — и тот был длинней минувших двенадцати месяцев. Иногда я чувствую, что не прочь найти Господа, но наши пути вновь и вновь расходятся. Тот факт, что я в него не верю, едва ли благоприятствует встрече. Вот Виржини верила, свято и безоговорочно. После смерти Жан-Пьера я ей даже завидовал (когда не досадовал из-за ее слепого доверия словам священников). Каждое воскресенье мы вместе причащались в местной церкви, вместо того чтобы приглашать священника в свою собственную: Виржини шептала сокровенные молитвы, а я отвечал на вопросы людей и старался не допускать богопротивных мыслей о дочери местного фермера или молодой жене виноторговца. Впрочем, если мои мысли порой давали слабину, то руки — никогда. Я думал, Виржини это знает. Похоже, ей это было неизвестно.

Через некоторое время после смерти Жан-Пьера Виржини завела любовника.

Понятия не имею, связывали их только платонические отношения или телесные тоже. В соседней деревне появился молодой священник, отец Лоран, — он был младше Виржини на пять лет. Она поведала ему о своих душевных муках, и за следующие несколько месяцев отцу Лорану удалось то, что не удавалось мне: снять бремя скорби с ее плеч и вернуть улыбку — сперва ее губам, а затем и глазам.

Приход принадлежал мне, и я мог в любой момент отправить его восвояси. Но молодость и бесхитростность нового священника пленили прихожан. Службу он не затягивал, грехи отпускал легко. Ходили слухи, что он читает Вольтера и убежден, что даже такой человек угоден Богу. Если бы удалось доказать, что они с Виржини вступили в любовную связь — а многие считали, что так и есть, и темными ночами я с ужасом представлял, как жена сидит на нем голая и дарит паршивцу мою любимую улыбку, — я мог запросто лишить его сана. Хотя в таком случае следовало лишить сана всех деревенских священников, что спали с несчастными женами и одинокими вдовами, — и половина приходов Франции осталась бы без священнослужителей.

В итоге проблему решил Шарлот.

Осенью 1757-го он неожиданно приехал к нам в гости — в той самой роскошной карете, что забирала нас из академии. Только теперь она выглядела потускневшей и древней. Шарлот ласково меня поприветствовал, заключил сестру в объятья и отправился с ней гулять вокруг озера. Они дошли до скамейки под ивой, сели на нее и говорили до тех пор, покуда солнце не спряталось за деревья и небо не поменяло цвет: мир чуть сдвинулся на своей оси, а затем на какое-то время вернулся на место.

Ночью Виржини пришла ко мне в спальню.

Сквозь открытые окна доносился шорох гравия под петушиными лапами и вой деревенских собак; я услышал скрип двери, разделявшей наши комнаты, и занавеси на окнах колыхнулись от сквозняка. В темном дверном проеме стоял белый силуэт.

— Можно? — спросила Виржини.

— Конечно…

Она пришла ко мне босая, простоволосая, даже без привычной кружевной шали на плечах. Ночь скрывает возраст женщины. При свечах она выглядит моложе, чем при свете масляной лампы, а в темноте — еще моложе, чем при свечах. Наверное, то же самое можно сказать и про мужчин. Виржини в ту ночь показалась мне юной и прекрасной, как в первые недели после нашей свадьбы. Она остановилась посреди комнаты и чуть помедлила; тогда я приподнялся на локтях и отодвинул одеяло. Виржини скользнула под него. Мы оба почти не спали той ночью, хотя и по разным причинам. Мы обнимали друг друга сначала напряженно, однако вскоре наши тела вновь привыкли к близости, я поцеловал ее волосы, а она облегченно опустила плечи и улыбнулась.