Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

— Он всегда любил тебя больше, чем меня!

— Виржини!..

— Да, это правда! Ты и сам знаешь. Странно, что он позволил нам пожениться. Мне иногда кажется, что мы с ним — не родные брат и сестра.

— Да что ты! Вы похожи как две капли воды! И не только внешне. Вы даже ведете себя одинаково, у вас схожие взгляды на мир.

Виржини свирепо уставилась на меня: мне показалось, что ей снова шестнадцать.

— Он бы все равно не смог мне помешать, — примирительно сказал я.

— Еще как смог бы. Мать была против. Отец сомневался. Шарлот замолвил за тебя словечко. Он уговорил Марго, чтобы та встала на твою сторону. Думаешь, без поддержки Шарлота отец пошел бы против маминой воли?

— Я думал, они друг друга недолюбливают… — Я впервые произнес эти слова вслух, и даже сегодня, когда переношу их на бумагу, мне по-прежнему неловко за то, что я так плохо разбирался в семейных делах. В свое оправдание могу лишь сказать, что до встречи с Шарлотом и Виржини родных у меня вовсе не было… Я стал ей мужем, я стал отцом ее ребенка. Но она всегда была и останется дочерью Амори де Со. Даже спустя десять лет я никак не мог поверить, что Виржини полюбила меня и пустила в свою постель.

Она вздохнула и принялась подыскивать нужные слова, уже начав — сама того не замечая — отирать со щек подсыхающие слезы.

— Он вырос в трудные времена.

Больше она никогда ничего не говорила об отце и его отношениях с Шарлотом — которые, насколько я мог судить, были отражением ее собственных отношений с отцом. Герцог сделал для меня исключение. Он мог позволить себе отеческие чувства ко мне, потому что не тратил их на собственных детей: Амори де Со действительно был человеком другой эпохи.

Шарлот женился два года спустя, летом 1748-го — на девушке почти вдвое младше. Ему было тридцать два, ей семнадцать. У Лизетт были темные глаза и круглое личико, упругие черные кудри до плеч и упругое, почти мускулистое тело, с высокой грудью и мальчишескими бедрами. Она больше походила на бретонку, чем на нормандку. А ведь я даже не знал, что у Жерома есть младшая сестра: она родилась в годы нашей учебы в военной академии. Шарлот был ослеплен, сражен наповал и, как ни странно, очень волновался. Виржини нашла в этом утешение. Ее порадовало, что брат — всегда слишком храбрый, слишком сильный, нечуткий и почти безразличный к чувствам окружающих — вдруг проявил ту же слабость характера, которую остальные столь тщательно пытались скрыть.

Они тихо обвенчались в церкви на реке Со — той самой церкви, где двумя годами ранее на похороны герцога собралась вся французская знать. В первом ряду сидели Жером, моя жена и мой юный сын, который уже пытался казаться взрослым. Я стоял у алтаря рядом с Шарлотом и ждал Лизетт — точь-в-точь как стоял рядом с Эмилем на его свадьбе, с той лишь разницей, что Шарлота пригласили на свадьбу Эмиля (и он приехал — из чувства долга), а вот Эмиля на свадьбу Шарлота никто не звал. Недавно я получил от него письмо с просьбой содействовать примирению: мне пришлось ответить, что однажды я упомянул это дело в разговоре, но Шарлот есть Шарлот, и я не желаю давать обещаний, которых не могу сдержать. Эмиль обиделся и не писал мне три года. Было бы хуже, если б он узнал, кто на самом деле запретил ему показываться на свадьбе — разумеется, моя жена. Именно ее волю, а вовсе не волю Шарлота, я так и не смог поколебать.

Для меня, Шарлота и Жерома настали славные времена. Мы были полны сил, женаты, обзавелись детьми — или ждали их появления на свет. Лизетт забеременела почти сразу, и я стал крестным отцом Амори, их первенца. Нас связывали годы учебы в академии, наши имена редко звучали по отдельности. Благодаря отцу Шарлота я вошел в его мир, а благодаря дружбе с Шарлотом и Жеромом окончательно в нем обосновался. В академии мои странности принимали благосклонно, лишь поднимая брови и называя меня философом. С годами странности перешли в чудачества, а чудачества — в добродетели.