Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

Шарлот с жалостью глянул на меня, отвернулся и, уронив голову, пошел прочь из сада, который мы с Виржини разбили в молодости — когда еще не понимали, сколь мы молоды, и не знали ничего, кроме счастья. Я встал рядом с ней на колени и, презрев собственные принципы — отдавать дань религиозным обрядам лишь на людях, — закрыл глаза и стал молиться. Открыв их, я уставился на заросли кустарника на другом берегу, среди которых мелькнуло белое платье. Элен. Сколько она там простояла, я не знаю и по сей день.

1763

Похороны

Мне говорили, что Франсуа Куперена нельзя в полной мере считать наследником Жан-Филиппа Рамо, однако, поскольку они оба были французы и оба писали музыку для арфы, люди почему-то всегда упоминают их вместе. Виржини и вовсе говорила о них так, словно они были родные братья: Рамо — старший и более серьезный, а Куперен — младший и слегка взбалмошный, хотя последний умер в год моего поступления в академию, а первый — еще до рождения самой Виржини.

В Бордо я нанял музыкантов, которые якобы не раз играли в Версале и плату за свои услуги взымали соответствующую. В день похорон они исполняли музыку обоих любимых композиторов Виржини, женщины улыбались мне сквозь слезы, а мужчины отводили меня в сторону и говорили, как тронуты моей заботой о покойной жене.

Один только Шарлот ворчал, что терпеть не может это глупое дзыньканье; впрочем, мне все было простительно, ведь я лишь хотел почтить память супруги. Подошел Эмиль: сказал, что помнит эту музыку в исполнении самой Виржини. Не сомневаюсь, что так оно и было.

«Превыше всего способности и ум, а не родословная».

Пожалуй, из уст такого человека, как Эмиль Дюра, эти слова звучали безобидно. Его дед и отец были адвокатами, он сам стал адвокатом… Если бы мне захотелось съязвить, я бы сказал, что с его родословной все ясно: в крови у него закон. Со временем он даже сможет заслужить дворянский чин, став членом высшего суда или парламента, — если не он, так уж его потомки.

Однако я лишь кивнул. Мы хоронили Виржини, и я составлял список гостей, которые останутся ночевать в замке. В церковь пришло очень много скорбящих — по закону свадьбы и похороны открыты для всех желающих; на поминки в замок явилось уже куда меньше людей, но толпа все равно получилась изрядная. Эмилю, разумеется, надо было предложить ночлег. Он был моим самым давним другом и знал Виржини с юных лет. Если наши пути и разошлись, то лишь потому, что мы сами выбрали разные дороги.

Эмиль стал важным человеком. Представителем местного собрания и успешным адвокатом. Я знал, что он планирует в ближайшем будущем представлять третье сословие в Бордо. Он носил дорогую обувь с высокими каблуками из пробки и кожи, прибавлявшими ему добрых три дюйма роста. На нем были темно-синие камзол и фрак с тонкой черной вышивкой на полах, длинных манжетах и клапанах карманов. Камзол доходил до бедер. Из кармана брюк выглядывала цепочка для часов. Проследив за моим взглядом, он вынул часы и показал мне.

— Томас Мадж, Лондон, — сказал Эмиль. — Свободный анкерный ход. Новейшее изобретение, таких у нас еще не делают.

— О, мсье Инженер…

Он чуть покраснел, но моя насмешка ему явно польстила. Я заговорил с ним о неисправной плотине на одной из моих рек, и Эмиль, внимательно выслушав, внес два дельных предложения: построить плотину из кирпича, а также подумать о том, чтобы выпрямить и расширить этот участок реки и затем соединить с Южным каналом. По реке станет ходить больше судов, а взимаемая с них дань позволит в скором времени покрыть затраты на расширение русла и строительство плотины. Я поблагодарил его за советы.