Чаша и крест - Нэнси Бильо (2013)

На скамье, сложив руки на коленях, сидел очень худой мужчина лет тридцати пяти с каштанового цвета волосами и довольно лохматой бородкой. Увидев нас, он встал; посмотрел сначала на Ролина, а потом перевел испытующий взгляд на меня.

— Джоанна Стаффорд, — торжественно проговорил Жаккард, — позвольте представить вам Мигеля де Нострдама, или господина Мишеля Нострадамуса — именно так звучит его имя по-французски.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

45

— Мне сказали, что вы по профессии аптекарь, это так? — спросила я. Казалось, голос мой дрожит и вибрирует в этой крохотной грязной камере.

— Да, это правда. Прошу вас, садитесь, пожалуйста, — сказал господин Нострадамус по-французски мелодичным голосом и жестом указал на скамью.

Шурша рассыпанной по полу соломой, я прошла к стенке и села.

— Я с юных лет мечтал исцелять людей от разных болезней, — продолжил он, устраиваясь напротив на почтительном расстоянии. — И всегда старался в совершенстве познать искусство медицины. Мои близкие верили, что мечты эти в будущем осуществятся, и оплачивали мое обучение… я учился в двух университетах.

Господин Нострадамус помолчал немного, теребя свою всклокоченную бородку.

— Я боролся с чумой, и весьма успешно, — снова заговорил он. — Мои лекарства спасли многих людей от неминуемой смерти. За мной посылали со всех концов Франции. А в одном городе мне даже назначили пожизненный пенсион. И я возгордился… о, очень, просто страшно возгордился. И когда городок, в котором я жил с женой и детьми, поразила чума, я был уверен, что с моими близкими ничего страшного не случится. Еще бы, ведь я Нострадамус, знаменитый целитель и фармацевт, мои пациенты всегда выздоравливают. — Глаза его заблестели и наполнились слезами. — Но их всех сразила чума: и жену, и обоих детей. Я пытался их спасти, перепробовал все средства. Но, увы, все то, что я применял прежде и что безотказно помогало другим, чужим людям, оказалось бесполезным для тех, кого я любил. Это случилось два года назад. И с тех пор жизнь моя кончена. Мне стало все равно, что со мной происходит. Я пустился в странствия. А в последний год мне стало особенно тяжело. Признаюсь вам, в глубине души я готов умереть. Больше того, я хочу этого, дабы поскорее вновь воссоединиться с родными.

— Но разве инквизиция осудила вас на смерть? — проговорила я, чуть не задыхаясь.

— Нет, — покачал он головой. — Сначала меня допрашивали по поводу моих суждений о церковных статуях, которые я высказывал много лет назад. Говорили, что это попахивает ересью. А потом инквизиторы вдруг вспомнили, что мой дед был иудеем.

Рассудив, что если уж я собираюсь выслушать пророчество господина Нострадамуса, то должна знать все о самом провидце, я спросила:

— Так вы, значит, converso, выкрест?

— Нет, я добрый католик.

— Тогда с чего это инквизиторы утверждают, будто вы вернулись к вере своих предков?

Мой собеседник пожал плечами:

— Фамилия моего деда Гассоне. Но в возрасте двадцати пяти лет он принял христианство и стал называться Пьер де Нострдам. Родители крестили меня и воспитали в католической вере.

Он выпрямился. Мягкая манера его говорить вдруг изменилась. Исчезла невозмутимость; нет, угрозы со стороны Нострадамуса я не чувствовала, но он словно бы внезапно отстранился: смотрел не на меня, а куда-то за меня, по ту сторону, словно вглядываясь в грядущие годы и даже столетия. У меня по спине пробежал холодок.

— Я не соблюдаю еврейских обычаев, но скажу вам, что миром будет править народ Израиля, хотя когда именно это случится, еще скрыто во мраке веков.

Теперь я не сомневалась, что передо мной настоящий провидец.

Нострадамус встал и вскинул голову. Словно прислушивался к чему-то, хотя до моего слуха не доносилось никаких звуков.

Потом опустил голову и поглядел на меня; лицо его вытянулось от жалости и огорчения.