Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Буш, Монтгомери и еще с полдюжины офицеров разглядывали в подзорные трубы марсели «Ворона», занимавшего позицию далеко на левом траверзе эскадры. До конца светлого времени суток оставалось не более часа.

— Капитан Буш, — проговорил Хорнблауэр, — я буду вам крайне обязан, если вы развернетесь на сближение с «Вороном».

— Есть, сэр!

— И сигнал по эскадре: «Занять места согласно ночному расписанию»

— Есть, сэр!

«Несравненный» тяжеловесно закачался на волнах, поворачивая в бакштаг; вахтенные бросились к брасам правого борта.

— Вижу парус прямо по корме «Ворона», сэр! — доложил Монтгомери, — похоже на бриг. Шведский, судя по форме его марселей, сэр. Мы видели похожих балтийских купцов в Лейт-Роудс.

— Благодарю вас, — ответил Хорнблауэр.

Уже скоро он узнает, что это за новости. Они могут быть хорошими, а могут — и весьма вероятно, будут — отчаянно неприятными. Дополнительный груз ответственности для него — даже, если это не будут сведения о непосредственной опасности. Он вдруг поймал себя на том, что завидует Монтгомери, его простым обязанностям вахтенного офицера, который всего лишь должен четко исполнять приказы и следить за погодой и обладает благословенной возможностью предоставить принятие важных решений своему начальнику. Хорнблауэр заставил себя спокойно стоять на шканцах, скрестив руки на груди, а «Несравненный» и бриг все сближались, так что, наконец, над горизонтом показался весь корпус неизвестного судна.

На западе небо уже полыхало закатом, но сумерки еще не успели сгуститься, когда бриг привелся к ветру.

— Капитан Буш, — сказал Хорнблауэр, — будьте любезны лечь в дрейф — они спускают шлюпку.

Он старался не выказывать особого любопытства и не смотрел на шлюпку с брига ни тогда, когда она коснулась воды, ни тогда, когда уже подошла к борту «Несравненного». Вместо этого он спокойно прогуливался взад и вперед по шканцам, в этот прекрасный вечер, поглядывая по сторонам, но тщательно избегая смотреть в сторону шлюпки, в то время, как все остальные — матросы и офицеры — глазели, обменивались мнениями и строили предположения. Но даже Хорнблауэр, со всем тщанием старавшийся сохранить вид полного безразличия, повернул-таки голову к входному порту в тот самый момент, когда гость поднимался на борт. Первое, что бросилось в глаза Хорнблауэру, была огромная треуголка, украшенная белым плюмажем, который показался ему смутно знакомым. Затем под ней показалось тяжелое лицо и прочие солидные формы барона Боссе. Швед прижал шляпу к груди, согнувшись в поклоне, вежливом, как и накануне.

— Ваш слуга, сэр! — отрывисто бросил Хорнблауэр, коротко салютуя. Он был несколько захвачен врасплох тем, что отлично узнав шведского барона, вдруг забыл его имя. Хорнблауэр обернулся к вахтенному мичману: — Позовите мистера Броуна.

Швед что-то заговорил, но о чем именно — Хорнблауэр не мог себе даже представить.

— Прошу прощения, сэр, — извинился Хорнблауэр, и Боссе в ответ повторил все сказанное еще раз — и снова без малейшей надежды быть понятым. Он трудолюбиво начал было говорить в третий раз, но вдруг прервал свою речь, заметив, что Хорнблауэр удивленно смотрит мимо него, на входной порт. Хорнблауэр изо всех сил старался быть вежливым, но вид поднимающейся над бортом шапки из медвежьей шкуры поразил даже его. Огромная медвежья шапка с алым плюмажем, торчащие рыжие усы, алый мундир, сияние золотого шитья, голубые панталоны с красными лампасами, высокие сапоги, шпага, золотая рукоять которой мерцала в лучах заходящего солнца — конечно же, это был мундир британской гвардии. Его владелец был маловат ростом для гвардейца, но, по-видимому, отлично знал церемониал: в момент, когда он вступил через входной порт, его рука уже была поднята к огромной шапке, салютуя шканцам. Затем он промаршировал на негнущихся ногах, повернулся и резко щелкнул каблуками, по-гвардейски приветствуя Хорнблауэра.