Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Первым удовольствием начинающегося дня было услышать, как Харст вдруг прервал свою тираду на полуслове. Хорнблауэр потянул обжигающий кофе с чувством некоторого удовлетворения. Неудивительно, что Харст сегодня не в духе, — вчера у него был беспокойный вечер. Хорнблауэр вспомнил, как Харст и Маунд волокли в карету бесчувственного Броуна, от которого разило спиртом. Харст был абсолютно трезв, но, очевидно, напряжение от того, что ему пришлось охранять тайного убийцу в царском дворце, было слишком велико для его нервов. Вновь появившийся Браун помог Хорнблауэру стянуть через голову ночную рубашку и вышел, прихватив протянутую ему чашку, чтобы наполнить ее еще раз. Что-то вдруг привлекло внимание Хорнблауэра. Так и есть — из рукава ночной рубашки, лежащей на койке, выпрыгнула блоха. Вот иллюстрация, красноречиво показывающая, чем императорский дворец невыгодно отличается от линейного корабля Его Величества. Он с отвращением оглядел себя: кожа на груди и на округлившемся животе была покрыта следами блошиных укусов. Когда Браун вернулся со второй чашкой кофе, Хорнблауэр все еще проклинал имперскую нечистоплотность и вытекающую из нее досадную перспективу начала долгой борьбы с паразитами, вызывавшими у него особую брезгливость.

— И убери свою дурацкую ухмылку! — резко бросил ему Хорнблауэр, — не то я отправлю тебя на гретинг и посмотрим, как ты поухмыляешься там!

Браун не улыбался; все выражение его лица было абсолютно далеко от какого бы то ни было намека на улыбку. Хорнблауэра особенно раздражало именно сознание того, что Браун по-прежнему сохранял все преимущества благодушного превосходства человека, не страдающего головной болью, в обществе другого, у которого голова просто раскалывается.

Купание под палубной помпой несколько поправило Хорнблауэру настроение; переодевшись и приказав Брауну продезинфицировать платье, он вышел на палубу. Первым, кто попался навстречу, был Уичвуд, с глазами, мутными от головной боли, очевидно, гораздо более сильной, чем у Хорнблауэра. Однако прохладный воздух русского утра освежал и возвращал к жизни, а вид обычных утренних корабельных работ — ряды моряков, драивших палубу, радующий ухо плеск воды, льющейся на доски обшивки, — также оказывали свое целительное действие.

— Подходит шлюпка, сэр! — доложил мичман вахтенному офицеру.

Это была та же пинасса, которая вчера доставила их на берег. На сей раз на ней прибыл морской офицер с письмом, написанным по-французски:

Его Превосходительство министр Императорского флота шлет свои приветствия коммодору сэру Хорнблауэру. Его Превосходительством отданы приказы, в соответствии с которыми судно-водовоз подойдет к борту «Несравненного» сегодня в одиннадцать часов дня. Важный сановник, мсье le Comte du Nord — граф Северный — выразил желание осмотреть корабли Его Британского Величества. Его Превосходительство надеется, что не злоупотребит гостеприимством сэра Хорнблауэра, если вместе с графом Северным посетит «Несравненный» в десять часов утра.

Хорнблауэр показал письмо Уичвуду, который подтвердил его подозрения.

— Это сам Александр, — сказал гвардеец, — он путешествовал под именем «графа Северного» еще когда был наследником престола. Но он хочет посетить нас инкогнито, а значит — нет необходимости отдавать ему королевские почести.

— Да, — согласился Хорнблауэр раздраженно, несколько уязвленный тем, что этот сухопутный офицер пытается давать советы, которых у него никто не спрашивает, — тем не менее, морского министра следует принимать как Первого лорда Адмиралтейства. Это означает девятнадцатипушечный салют и прочее. Вахтенный мичман! Мои приветствия капитану и я был бы ему очень обязан, если бы он соблаговолил подняться на палубу.

Выслушав новости, Буш тихо присвистнул и тут же завертелся по сторонам, бросая взгляды то на такелаж, то на палубу, озабоченный тем, чтобы его корабль в был в совершенстве подготовлен к визиту императора.