Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Государыня, государыня, – покачав головой, отозвался граф, – не стоит говорить столько о дворянской крови, в жилах у народа тоже течет кровь – посмотрите, какие ручьи струятся по площади Бастилии, сочтите мертвых, распростертых на обагренной мостовой, и не забудьте, что их сердца, теперь остановившиеся, бились столь же благородно, как и у кавалеров, в тот день, когда ваши пушки палили в них, в тот день, когда, взяв в непривычные руки оружие, они пели под обстрелом, чего не делают даже отважнейшие из наших гренадеров. Ах, ваше величество, государыня, не смотрите на меня столь гневно, умоляю вас. Что такое гренадер? Расшитый галунами голубой камзол, а под ним – такое же сердце, как те, о которых я только что вам говорил. Какая разница ядру, которое все крушит на своем пути и несет смерть, чем прикрыто сердце: голубым сукном или рубищем? Какая разница пробитому сердцу, что его защищает: рубище или сукно? Пришло время поразмыслить над этим, государыня: у вас нет более двадцати пяти миллионов рабов во Франции, у вас нет двадцати пяти миллионов подданных, у вас нет даже двадцати пяти миллионов людей – у вас есть двадцать пять миллионов солдат.

– Которые будут сражаться со мною, граф?

– Да, с вами, потому что они сражаются за свободу, а вы стоите между ними и этой самой свободой.

Граф умолк, воцарилось долгое молчание. Первой его нарушила королева.

– Как я ни умоляла вас не говорить мне правды, вы все же ее сказали, – заметила она.

– Увы, ваше величество! – ответил граф де Шарни. – Как бы моя преданность ее ни скрывала, в какие бы покровы мое уважение ее ни облекало, правда, вопреки мне, вопреки вам – взгляните, прислушайтесь, почувствуйте, прикоснитесь, задумайтесь! – правда здесь, всегда здесь, и вам, как бы вы ни старались, уйти от нее не удастся. Усните, усните, чтобы забыться, и она сядет у изголовья вашей постели, будет сновидением, пока вы спите, и действительностью, когда наступит пробуждение.

– Полно, граф, я знаю такой сон, которого она не сможет потревожить, – гордо сказала королева.

– Этого сна я боюсь не больше, чем ваше величество, – отозвался граф, – и желаю не менее вашего.

– Стало быть, – в отчаянии произнесла королева, – в нем наше единственное спасение, так, по-вашему?

– Да, государыня, но не будем ускорять события, не будем обгонять наших врагов: у нас еще будет право забыться этим сном после трудов в дни бури.

Над собеседниками вновь повисло молчание, еще более мрачное, чем прежде.

Так они сидели – друг подле друга. Плечи их соприкасались, и тем не менее их разделяла громадная пропасть: мысли их плыли в разные стороны по волнам будущего.

Королева первая вернулась к предмету разговора, однако сделала это окольным путем. Пристально глядя на графа, она проговорила:

– Послушайте, сударь, еще несколько слов. Но вы должны сказать мне все – понимаете? – все.

– Я слушаю, ваше величество.

– Можете вы поклясться, что явились сюда только ради меня?

– И вы еще сомневаетесь!

– Вы можете поклясться, что госпожа де Шарни вам не писала?

– Она? Мне?

– Дело вот в чем: я знаю, что она собиралась уехать, что у нее появилась какая-то мысль… Поклянитесь, граф, что вы вернулись не из-за нее.

В этот миг кто-то постучал или, вернее, поскребся в дверь.

– Войдите, – сказала королева.

В дверях появилась камеристка.

– Сударыня, – доложила она, – король изволил отужинать.

Граф бросил на Марию Антуанетту изумленный взор.

– Ну и что? – пожав плечами, уронила она. – Что в этом удивительного? Разве король не должен ужинать?

Оливье нахмурился.

– Передайте королю, – не двинувшись с места, проговорила Мария Антуанетта, – что мне привезли новости из Парижа, и я поделюсь ими с его величеством, когда закончу беседу. – Затем, оборотясь к де Шарни, добавила: – Продолжим. Теперь, когда король отужинал, он имеет право заняться пищеварением.