Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Не я, – проговорила графиня, – я, напротив, хотела бы остаться.

Слова эти, однако, были произнесены тоном, за которым ясно читалось: «Прикажите мне уехать, и я уеду».

О священная дружба, священные узы, способные превратить королеву и ее подданную в два неразлучных сердца! О священная дружба! В тебе больше героизма, нежели любви и тщеславия – этих благородных недугов человеческого сердца! В сердце у королевы внезапно рухнул воздвигнутый ею обожаемый алтарь; теперь ей довольно было одного-единственного взгляда, чтобы увидеть то, чего она не замечала в течение десяти лет: холодность и расчет, вполне, быть может, извинительные, оправданные и законные, но разве способно что-либо извинить, оправдать и узаконить разрыв в глазах той, которая все еще любит, хотя другая уже перестала любить?

Мария Антуанетта в отместку за испытываемое ею горе послала своей подруге лишь ледяной взгляд.

– Ах, герцогиня Диана, так вот что вы предлагаете! – проговорила она, прижимая дрожащие руки к груди.

– Увы, государыня, – ответствовала та, – это не мой выбор, не моя воля толкает меня на это, тут – рука провидения.

– Вот именно, герцогиня, – согласилась Мария Антуанетта. – И, повернувшись к графине Жюль, добавила: – А вы, графиня, что скажете?

Графиня ответила ей горячей, как угрызения совести, слезой, на что ушли все остававшиеся у нее силы.

– Ладно, – проговорила королева, – ладно, мне приятно видеть, как меня любят. Благодарю вас, графиня. Я понимаю, здесь вы подвергаетесь опасности, а гнев народа не знает удержу, да, вы все правы, одна я сошла с ума. Вы хотели бы остаться – из преданности, но такой преданности я не приемлю.

Графиня Жюль подняла на королеву свои дивные глаза. Но королева вместо преданности друга прочла в них лишь слабость женщины.

– Итак, герцогиня, – продолжала Мария Антуанетта, – вы решили уехать?

Говоря это, она сделала нажим на слове «вы».

– Да, ваше величество.

– Наверное, куда-нибудь к себе в имение… подальше, как можно дальше.

– Государыня, когда покидаешь вас, пятьдесят лье так же мучительны, как и сто пятьдесят.

– Значит, вы собираетесь за границу?

– Увы, да, сударыня.

Стон чуть не разорвал сердце королевы, но его никто не услышал.

– И куда же вы едете?

– На берега Рейна, ваше величество.

– Понятно. Вы ведь говорите по-немецки, герцогиня, – заметила королева с улыбкой, полной невыразимой печали, – это я вас выучила. Хоть в этом дружба с королевой оказалась вам полезной, я рада.

Затем, повернувшись к графине Жюль, она продолжала:

– Мне не хочется вас разлучать, милая графиня. Вы хотите остаться, и я ценю ваше желание. Но мне страшно за вас, я хочу, чтобы вы уехали, даже приказываю вам уехать!

Тут голос Марии Антуанетты пресекся от душившего ее волнения, и, несмотря на всю свою силу воли, она не смогла бы сдержаться, не услышь она внезапно голос короля, не принимавшего никакого участия в только что описанной нами сцене.

Его величество ел в этот миг десерт.

– Сударыня, – говорил король, – к вам кое-кто пришел, вы предупреждены о визите.

– Но, государь, – воскликнула Мария Антуанетта, отрекаясь от всех чувств за исключением королевского достоинства, – прежде вам следует отдать приказы. Видите, здесь осталось только трое, и как раз к ним-то у вас и есть дела: к господину де Ламбеску, господину Безанвалю и господину де Брольи. Приказывайте, ваше величество!

Король неуверенно оторвал от тарелки осоловелый взгляд.

– Что вы обо всем этом думаете, господин де Брольи?

– Государь, – ответил престарелый маршал, – если вы удалите армию из Парижа, скажут, что парижане вас разгромили. Если оставите, армия сама должна разгромить их.

– Недурно сказано! – пожимая руку маршалу, воскликнул король.

– Весьма недурно! – подхватил г-н де Безанваль.

Один принц де Ламбеск довольствовался тем, что покивал головой.