Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Как мы уже говорили, все иностранные полки были сконцентрированы вокруг Парижа. Ходили слухи о вторжении австрияков; да даже сами фамилии командиров этих полков – Рейнах, Салис-Самад, Дисбах, Эстергази, Ремер – звучали пугающе для французского уха; достаточно было произнести их, чтобы толпа тут же поняла: речь идет о врагах. Молодой человек произнес их; он объявил, что швейцарцы, стоящие лагерем на Елисейских полях и имеющие четыре пушки, сегодня вечером вступят в Париж следом за драгунами принца Ламбеска[70]. Он предложил новую кокарду, сорвал лист с каштана и нацепил на шляпу. В тот же миг присутствующие последовали его примеру. Три тысячи человек в десять минут ободрали все деревья Пале-Рояля.

Утром имя этого молодого человека было никому не ведомо, вечером оно было у всех на устах.

Звали его Камиль Демулен[71].

Обстоятельства выяснились, все друг с другом побратались, обнялись, и процессия продолжала путь.

Во время случившейся остановки любопытство тех, кто ничего не мог увидеть, даже привстав на цыпочки, обременило Марго новой тяжестью: кто только мог, пытаясь подняться, цеплялся за узду, за седло, за пахви, за стремена, так что, когда процессия снова тронулась, бедная кобыла была буквально раздавлена навалившимся на нее бременем.

На углу улицы Ришелье Бийо вновь оглянулся: Марго исчезла.

Он испустил горестный вздох, помянув тем самым несчастное животное, после чего во весь голос трижды воззвал к Питу, как это делали римляне при погребении своих родных; ему показалось, будто из толпы чей-то голос ответил на его зов. Однако этот одинокий голос был заглушен многочисленными непонятными криками, то ли угрожающими, то ли приветственными.

Процессия продолжала двигаться.

Все лавки были заперты, зато все окна открыты, и из них к участникам процессии летели одобряющие, ликующие клики.

Так дошли до Вандомской площади.

Но там процессии встретилось непредвиденное препятствие.

Подобно деревьям, которые увлекает с собой разлившаяся река и которые, столкнувшись с быками моста, отлетают назад, на плывущие следом за ними щепки и ветки, народная армия натолкнулась на Вандомской площади на эскадрон Королевского немецкого полка.

Эти иностранные солдаты были драгуны; увидев поток, вырывающийся с улицы Сент-Оноре и начинающий уже затоплять Вандомскую площадь, они отпустили поводья своих коней, уставших от пятичасового стояния, и на всем скаку атаковали народ.

Те, кто нес бюсты, первыми приняли удар, были опрокинуты, а на них свалилась их ноша. Савояр, шедший впереди Бийо, вскочил раньше него, схватил изображение герцога Орлеанского, водрузил его на палку и поднял над головой, крича то «Да здравствует герцог Орлеанский!» – хотя сам он никогда его не видел, то «Да здравствует Неккер!» – хотя и его он тоже не знал.

Бийо собрался сделать то же самое с бюстом Неккера, но его опередили. Молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, одетый достаточно элегантно, чтобы сойти даже за мюскадена[72], проследил, куда падает бюст, что ему было гораздо проще, нежели Бийо, который его нес, и как только бюст коснулся земли, буквально ринулся на него.

И вдруг улицу осветила вспышка. В тот же миг послышались выстрелы, засвистели пули; что-то ударило Бийо в лоб, он упал и сначала даже подумал, что убит.

Но поскольку сознания он не потерял и ничего, кроме резкой боли в голове, не чувствовал, Бийо понял, что он всего-навсего ранен. Он дотронулся до лба, желая определить тяжесть раны, но определил, что всего лишь контужен, хотя рука у него красна от крови.

Нарядный молодой человек, опередивший Бийо, получил пулю в грудь. Убит был он. И это его кровь окрасила руку Бийо. А удар, который получил Бийо, был нанесен свалившимся ему на голову бюстом Неккера, поскольку держать его было уже некому.

Бийо закричал – от ярости и от ужаса.