– Спасибо за предложение, па. Но мне не нужны деньги. Прошло всего одиннадцать месяцев, как я бросил спиртное и наркотики. Большой, жирный банковский счет может оказаться непреодолимым искушением.

Этот аргумент оказался самым веским, и Питер наконец сдался, понимая, что если Роберт снова вернется к пьянству и наркотикам – это конец. Конец карьере, конец жизни. Конец всему.

– Хорошо, будь по-твоему. Но пообещай, что когда романтика голодного существования будущей знаменитости исчерпает себя, ты забудешь о ложной гордости и вернешься домой. Я… я люблю тебя, Роберт. И надеюсь, что ты это знаешь.

Глаза Робби наполнились слезами.

– Знаю, па. Я тоже тебя люблю. Но должен уйти.

Первые несколько месяцев превратились в настоящий ад.

Отец прав. Во что, Господи помилуй, он впутался?!

Робби не мог позволить себе снять в центре даже курятник. Пришлось найти комнату в Оржемоне, убогом квартале предместья Эпине-сюр-Сен. Это место показалось ему сущим кошмаром. Уродливые блочные дома постройки шестидесятых, с разбитыми окнами, коридорами, покрытыми граффити, лестницами, воняющими мочой, стали приютом банд и мелких преступников. Банды делились по расовым и религиозным признакам. В Оржемоне не слишком любили евреев, это точно, но в то же время не приветствовали и молодых красавцев блондинов, только что приехавших из Америки, чей словарный запас французского включал шесть слов, среди которых были fois-gra, clavier, но не percer и filou[19].

Единственным языком, который понимал Робби, были наркотики. Оржемон буквально жил на героине, как Китай – на рисе. Героин был повсюду, маня его, искушая, как песня сирены.

Все равно как если бы недавно отпущенный на волю педофил снял комнату в детском саду. Оставалось лишь молиться, чтобы Господь его уберег.

Но Роберт был полон решимости не поддаваться соблазну. В конце концов, вся его жизнь от этого зависит.

Конечно, ему приходилось нелегко. Особенно гнетущим было вечное, терзающее душу одиночество.

Почему он решил «найти себя» во Франции? Почему не поехал в Лондон, в Сидней или в какую-то другую страну, где говорят по-английски?

Конечно, Роберт понимал, что заставило его отправиться во Францию. Париж был Меккой для музыкантов. Парижская консерватория, где учились Бизе и Дебюсси, имела для Робби почти мистическую значимость. Только что открытый «Сите де ля Мюзик» – музыкоград в парижском парке Ла-Вилетт, созданный архитектором Кристианом де Портзампаром и включающий амфитеатр, концертный зал, музей музыки и мастерские, выстроенные на месте старой бойни, привел в Париж новое поколение музыкантов и композиторов. Сюда собирались лучшие музыкальные таланты в мире. Для начинающего концертного пианиста вроде Робби Париж был сердцем искусств, средоточием творческих поисков.

К несчастью, ключевым словом было «начинающий». Музыканта, не имеющего никакого официального образования и дипломов об окончании соответствующих учебных заведений, отказались принять в консерваторию, какой бы блестящей ни была его игра. Найти работу в баре или клубе оказалось сложнее, чем он ожидал. Беда в том, что здесь классическую музыку играли все музыканты. Париж кишел пианистами, считающими себя гениями, и у большинства был немалый опыт. А Роберт? Неизвестный янки, которого никто не мог понять. Пианист, раз в жизни имевший постоянную работу в гей-баре Нового Орлеана. Работу, длившуюся ровно три недели.

Зато у Роберта были некоторые преимущества: талант, решимость и внешность. Самое главное, конечно, – внешность.

– Плата – пятьдесят франков в час плюс чаевые. Соглашайся или проваливай.