Время любить - Дэни Аткинс (2017)

Меня посадили в одну из первых машин «Скорой помощи», отправлявшихся в больницу. К счастью, выбраться из здания удалось всем, и в основном пострадавшие, как и я, всего лишь получили небольшие ожоги и надышались дыма. Всем нам невероятно повезло. Перед самым отъездом я мельком заметила своего спасителя. Он пробирался сквозь беспорядочную толпу, как будто что-то или кого-то искал. Не успела я окликнуть его, как кто-то захлопнул дверь «Скорой» и резко шлепнул по ее металлическому боку, словно погоняя нерешительную лошадь. Сияя синими проблесковыми огнями, мы поехали в больницу.

Планшет у меня на колене подрагивал, как будто комната ожидания в отделении экстренной медицинской помощи неожиданно попала в зону действия подземных толчков. Ручка, прикрепленная к планшету длинной бечевкой, каталась из стороны в сторону, а потом совершила канцелярскую версию банджи-джампинга и исчезла. Она болталась, как маятник, ударяясь о мою ногу в пижамных брюках, судорожно дергавшуюся вверх-вниз. Очевидной причиной был чрезвычайный стресс, и думаю, вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что прыжок из горящего здания – самый сильный стресс, который вам когда-либо пришлось пережить. Бесспорно, это была вторая худшая ночь в моей жизни.

Я снова сосредоточилась на бланке. Вопросы были несложные, но я с трудом отвечала на них, порываясь накорябать рядом с моими ответами пояснения. Имя. Хорошо, это у меня есть. Но адрес? Имеется в виду квартира, которая еще несколько часов назад была моим домом, но больше не существует? Или мне следует указать адрес родителей, хотя он в двухстах милях отсюда и я не живу там уже двенадцать лет? Или место, где я собираюсь жить теперь? Потому что если они хотят узнать это, тогда я не имею ни малейшего понятия, что написать.

Номер телефона тоже оказался мудреной задачей. Номер у меня был, но от телефона, в котором он обитал, осталась, по всей вероятности, только почерневшая, расплавившаяся масса. «Вписать ближайшего родственника будет легче», – подумалось мне, пока я печатными буквами, казавшимися странно нетвердыми и совершенно не похожими на мой обычный почерк, выводила над пунктиром строчки имена своих родителей. Разумеется, лишь бы только больница не планировала с ними связаться. Потому что мои родители-пенсионеры впервые поехали отдохнуть после инфаркта отца, и телефонный звонок с очередной плохой новостью был бы для них слишком высоким риском.

Я перестала писать, когда прямо перед моим стулом кто-то остановился в перепачканных сажей кроссовках. Я медленно подняла глаза, ведя взгляд вверх по ногам, отметив длинную рваную дыру на колене джинсов, затем дальше – по рубашке, которая, видимо, начинала вечер белой, но теперь выглядела, как одежда «до» в рекламе стирального порошка. Кажется, я целую вечность добиралась до его лица, хотя поняла, кто это, по первому взгляду на его «Найки».

– Вы здесь, – проговорил он вроде бы с огромным облегчением. – Я уже начал думать, что вас увезли в другую больницу.

Я пристально смотрела в лицо незнакомца, приложившего все усилия, чтобы меня спасти, и все, что я хотела ему сказать, внезапно застряло у меня в горле. Я знаю, как сказать «спасибо» по меньшей мере на шести языках, но ни один из них никогда не сможет адекватно выразить то, чем я была обязана этому человеку.

– Как вы себя чувствуете? Вы уже были у врача? – Я покачала головой, отметив такую же временную повязку на его ожоге, как та, что наложила мне медсестра при первоначальной сортировке погорельцев. – Могу я что-нибудь для вас сделать? Вам что-нибудь нужно?