История твоей жизни (сборник) - Тед Чан (2002)

Затем мы получили устное и письменное название студенистого яйца и описание акта его поедания. Звуковая спектрограмма фразы «гептапод ест студенистое яйцо» поддавалась анализу; как я и предполагала, «студенистое яйцо» несло указатель падежа, хотя порядок слов отличался от предыдущего случая. А вот письменная форма, еще одна крупная логограмма, оказалась иным делом. На этот раз мне потребовалось намного больше времени, чтобы узнать в ней хоть что-то: отдельные логограммы не просто слились, они выглядели так, словно «гептапод» лежал на спине, а «студенистое яйцо» стояло на нем вверх тормашками.

– О-о.

Я снова посмотрела на простые примеры «существительное – глагол», которые прежде казались непонятными. Теперь я поняла, что все они содержали логограмму «гептапод», в некоторых случаях повернутую и искаженную из-за соединения с различными глаголами. Поэтому я сразу ее не узнала.

– Да вы, ребята, шутите, – пробормотала я.

– Что такое? – спросил Гэри.

– Их письменность не разделена на слова. Предложения составляют путем объединения логограмм для соответствующих слов. Они соединяют логограммы, поворачивая и модифицируя их. Взгляните.

Я показала ему повернутые логограммы.

– Значит, они с одинаковой легкостью могут прочесть слово вне зависимости от того, как оно повернуто, – заметил Гэри и с уважением посмотрел на гептаподов. – Интересно, является ли это следствием радиальной симметрии их тел. У их тел нет «переда», и у письма тоже. Чрезвычайно изящно.

Я не могла поверить своим ушам. Я работала с человеком, который использовал слово «изящно» в сочетании с «чрезвычайно».

– Это определенно представляет интерес, – сказала я, – но также означает, что не существует простого способа записать наши предложения на их языке. Мы не можем просто разрезать их предложения на отдельные слова и заново соединить их. Нам придется выучить правила их письма, прежде чем мы сможем написать что-то осмысленное. Это та же проблема связности, с которой мы столкнулись бы, собирая фрагменты речи, только применительно к письму.

Я посмотрела в зеркало на Трескуна и Фыркуна, которые ждали продолжения, и вздохнула.

– Вы нам задачу не облегчите, верно?

По правде сказать, гептаподы были полностью открыты к сотрудничеству. В последующие дни они учили нас своему языку, не требуя взамен учить их английскому. Полковник Вебер и его соратники размышляли над причинами такого поведения, в то время как мы с лингвистами при других зеркалах проводили видеоконференции, чтобы поделиться тем, что узнали о языке гептаподов. Видеоконференции не способствовали рабочей обстановке: наши экраны были примитивными по сравнению с зеркалами гептаподов, и мои коллеги словно находились дальше от меня, чем инопланетяне. Привычное было далеким, а странное – близким.

Мы не скоро сможем спросить у гептаподов, почему они прилетели, или обсудить с ними физику и узнать их технологии. Пока мы занимались основами: фонология/графемика, лексика, синтаксис. Гептаподы у каждого зеркала использовали один язык, поэтому мы могли накапливать данные и координировать усилия.

Главным источником смятения была «письменность» гептаподов. Она вовсе не походила на письменность, скорее напоминала замысловатые графические узоры. Логограммы не выстраивались в ряды, спирали или любым линейным способом. Вместо этого Трескун или Фыркун составляли предложение, объединяя все требующиеся логограммы в огромное скопление.