Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Утром 20 января советское наступление возобновилось с новой силой. 65-я армия прорвала немецкую оборону к северо-востоку от поселка Гончар и к ночи взяла его, но главной целью был находящийся всего в нескольких километрах Гумрак.

Эвакуация аэродрома и расположенных поблизости штабов началась следующим вечером, уже под огнем «катюш». Ночью Мильх получил от командования 6-й армии радиограмму: «Гумрак может использоваться только до четырех часов пополуночи 22 января. К этому времени для приема самолетов будет подготовлен новый аэродром в Сталинградском».[899] В последней своей части это сообщение не соответствовало действительности. На взлетно-посадочную полосу под Сталинградским не могли садиться большие самолеты.

Генерал Паулюс, уже полностью смирившийся с судьбой, пребывал в глубокой депрессии. Только что возвратившийся из «котла» майор люфтваффе доложил фельдмаршалу Мильху, что командующий 6-й армией сказал ему: «Какая бы помощь теперь ни пришла, уже слишком поздно. С нами покончено. У наших солдат больше не осталось сил».[900] Майор попытался рассказать Паулюсу об общем положении дел на западном крыле группы армий «Дон», но тот ответил: «Мертвецов не интересует военная история».

Из-за нехватки горючего в полевом госпитале в Гумраке оставили около 500 раненых. На рассвете 22 января вдалеке показались русские пехотинцы, шедшие растянутыми цепями. Когда противник приблизился на дальность винтовочного выстрела, офицеры 9-го зенитного дивизиона, отвечавшего за оборону аэродрома, прыгнули в последнюю машину, и она тут же сорвалась с места. Проехав метров сто, они увидели на дороге раненого с ампутированными ногами – солдат пытался ехать на санках, отталкиваясь руками. Офицеры остановили машину и привязали к ней санки, но, как только автомобиль тронулся, они перевернулись. Места в машине не было, и один лейтенант предложил раненому ехать на капоте. Солдат отказался. Бедняга сказал, чтобы они поскорее уезжали, – он не смеет более никого задерживать. К этому времени машина уже находилась в зоне огня русской пехоты. «Оставьте меня! – кричал калека. – Я все равно не выживу…»[901] Офицеры понимали, что это действительно так. К этому времени каждого, кто не мог идти самостоятельно, можно было считать мертвецом. Они уехали, а солдат остался сидеть на снегу на обочине дороги, дожидаясь, когда его прикончат русские.

Вполне вероятно, он действительно был застрелен, как и многие раненые, находившиеся рядом с дорогой. Писатель-коммунист Эрих Вайнерт пробовал утверждать, что брошенные калеки, пытавшиеся ковылять следом за своими товарищами, попадали под огонь наступающих красноармейцев случайно,[902] однако на самом деле Красная армия, как и вермахт, не обременяла себя заботой о раненых, особенно если это были раненые враги. И все-таки заявление о том, что 500 раненых, оставленных в полевом госпитале в Гумраке на попечении двух больных фельдшеров и капеллана, были зверски перебиты, не соответствует действительности. Красноармейцы просто оставили их на произвол судьбы.[903] Тех, кто остался в живых, через десять дней отправили в лагерь военнопленных в Бекетовке.

По мере того как отступающие немецкие войска стягивались к Сталинграду, признаки грядущей катастрофы становились все более явственными. «Насколько хватало взгляда, лежали солдаты, раздавленные танками, беспомощно стонущие раненые, замерзшие трупы, брошенные машины, разбитые орудия и всевозможное снаряжение».[904] С павших лошадей, валяющихся на обочинах, было срезано все мясо. Солдаты мечтали о том, чтобы наткнуться на сброшенный на парашюте контейнер, полный продовольствия, однако этим мечтам не суждено было сбыться.