Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Многие были убеждены в том, что победа совсем близко. «Невозможно представить себе, как стремительно наступают наши моторизованные части, – написал домой солдат 389-й пехотной дивизии. – И все это при поддержке люфтваффе. Как спокойно мы чувствуем себя, когда в небе над нами наши летчики! Русских самолетов совсем не видно. Хочу поделиться с вами искоркой своей надежды. Сталинград вот-вот падет. Наша дивизия выполнит свою задачу. И тогда, да будет на то Божия воля, мы с вами снова увидимся, еще в этом году. Когда Сталинград падет, русская армия на юге будет уничтожена».[245]

Между тем положение дивизии Хубе отнюдь не было безопасным. Понимание того, чем грозит потеря возможности сообщаться через Волгу, а также постоянные телефонные разносы из Кремля вынудили Еременко осуществить контрудар на северном фланге с целью сокрушить узкий немецкий коридор. Русская артиллерия простреливала эту полосу шириной не более шести километров насквозь, а немцы ничем не могли на это ответить. Не только у 16-й танковой дивизии Хубе, но и у всего корпуса Витерсхейма практически закончилось горючее.

25 августа Рихтгофен прилетел в штаб 76-й пехотной дивизии генерала фон Зейдлица, где находился и Паулюс. Командующего 6-й армией в последнее время мучил нервный тик, а кроме того, он еще не вполне оправился от последствий недавно перенесенной дизентерии, которую немцы называли «русской болезнью». Все это не способствовало хорошему настроению. Рихтгофену, впоследствии писавшему, что Паулюс очень нервничал,[246] тоже было отчего расстроиться. Ночью летчики люфтваффе сбросили на парашютах боеприпасы и продовольствие 14-му танковому корпусу Витерсхейма, однако бо́льшая их часть оказалась на нейтральной полосе или попала в руки неприятеля. На следующее утро воздушная разведка доложила, что на северном фланге концентрируются советские танки.

Рихтгофен, как и Гитлер, был уверен в том, что быстрая победа под Сталинградом разом решит все проблемы растянутого левого фланга. Красная армия будет окончательно разгромлена. Сейчас главное – не проявить слабость. Паулюс был с этим полностью согласен. Он разделял мнение фюрера, что с русскими вот-вот будет покончено, поэтому, когда генерал фон Витерсхейм предложил частично отвести назад 14-й танковый корпус, командующий отстранил его от должности и назначил вместо него генерала Хубе.

Многое зависело от быстроты наступления 4-й танковой армии с юга, однако Гитлер приказал Готу оставить один корпус на Кавказе. Таким образом, теперь в распоряжении Гота были только 48-й и 4-й танковые корпуса. Также, как заметил еще в то время генерал Штрекер, «чем ближе мы подходим к городу, тем медленнее становятся темпы продвижения войск вперед».[247]

Куда более ожесточенное сопротивление готовился оказать сам Сталинград. Комитет обороны издал приказ, в котором говорилось, в частности, следующее: «Мы не сдадим наш город немцам! Все на строительство баррикад! Перегородите баррикадами каждую улицу… чтобы солдаты, защищающие Сталинград, уничтожали врага без пощады!»[248]

27 августа впервые за пять недель пошел дождь, и дороги тут же превратились в потоки жидкой грязи, однако истинной причиной заминки на правом фланге Гота стало упорное сопротивление советских войск на озере Сарпа и под Тундутовом, в холмистой местности южнее излучины Волги ниже Сталинграда. Особо отличилась штрафная рота, приданная 91-й стрелковой дивизии. Штрафники отразили многочисленные атаки превосходящих сил противника. Позднее политотдел Сталинградского фронта доложил Щербакову: «Многие солдаты храбростью искупили свои проступки. Их следует вернуть в части, в которых они служили ранее».[249] Впрочем, большинство штрафников погибло, так и не дождавшись реабилитации.