Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Вероятно, в глубине души фюрер все-таки чувствовал – в конце концов, он несколько раз говорил, что неудача на Кавказе означает конец войне, однако смириться с этим не мог. Сообщение по Волге прервано, оборонные заводы Сталинграда лежат в руинах. Обе задачи операции «Блау» выполнены, но теперь фюреру нужно было во что бы то ни стало захватить город, носящий имя Сталина, словно это могло сломить врага. Опасный мечтатель за неимением лучшего готов был удовлетвориться символической победой.

Ему казалось, что два-три зрелищных успеха подкрепят иллюзию того, что Сталинград станет тем местом, где будет доказано превосходство германского оружия. В непрекращающихся боях на северном фланге 6-й армии граф фон Штрахвиц, прославленный командир 16-й танковой дивизии, доказал, что в длительном танковом бою успех определяется хладнокровием, точным прицелом и высоким темпом стрельбы. На дивизию шли русские «тридцатьчетверки» и американские танки, полученные по ленд-лизу, одна волна за другой. Высокие американские машины со слабой броней были легкой добычей. Советские танкисты их не любили. «Танки плохие, – рассказал на допросе взятый в плен механик-водитель. – Клапана постоянно ломаются, двигатель перегревается, трансмиссия никудышная».[269]

«Русские атаковали через гребень холма, – вспоминал позже Фрейтаг-Лорингховен, – а мы находились на склоне. На протяжении двух дней они действовали по одной схеме, ясно видимые на фоне неба. Мы подбили больше ста советских танков».[270] «Насколько хватало взгляда, – писал домой летом 1942 года немецкий сапер, – тянулись бесчисленные ряды подбитых и сожженных танков».[271] 49-летний Штрахвиц получил Рыцарский крест с дубовыми листьями – высший орден Третьего рейха, знак признания особой храбрости в бою или успехов в руководстве войсками, передал командование Фрейтаг-Лорингховену и вернулся в Германию. Официальная версия – выслуга лет.

Возможно, атаки русских на данном этапе были вопиюще непрофессиональными, но они, вне всяких сомнений, демонстрировали решимость отстоять Сталинград любой ценой. И эта решимость нисколько не уступала решимости захватчиков. «Час мужества пробил на наших часах…» – эти слова поэтесса Анна Ахматова написала тогда, когда под угрозой оказалось само существование России.

После падения Ростова-на-Дону цензура разрешила любые средства, направленные на укрепление ненависти к врагу. В номере газеты Сталинградского фронта «Сталинское знамя» за 8 сентября был помещен рисунок – испуганная девочка, связанная по рукам и ногам. «А что, если твою любимую дочь вот так свяжут фашисты? – гласила подпись. – Первым делом они ее изнасилуют, затем бросят под танк. Вперед, воин! Стреляй во врага! Твой долг не дать насильнику осквернить свою дочь!»[272] Несомненно, подобная пропаганда, буквально повторяющая тему стихотворения Константина Симонова «Убей его!», была грубой, однако она в полной мере отражала реалии времени. Такой же яростью пронизаны стихотворные строки Алексея Суркова. Повсеместно говорилось о том, что фашистских насильников, осквернивших Родину, ждет кровавое возмездие.[273] 9 сентября в руки солдат передовых частей немецкой 4-й танковой армии попал номер газеты «Красная звезда» с воззванием Ильи Эренбурга к советским солдатам, которое заканчивалось так: «Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[274]