Ваша до рассвета - Медейрос Тереза

Вздохнув, Габриэль ощупал скатерть рядом с тарелкой и нашел вилку. Она казалась незнакомым и неудобным предметом в его руке. И при первой же попытке наколоть на нее что–нибудь, он промахнулся мимо еды. Серебро громко зазвенело от удара об прекрасный английский фарфор, Габриэль вздрогнул. Потребовалось еще три попытки прежде, чем он смог найти вилкой хотя бы один гриб. Целую минуту, гоняя по тарелке это неудобное создание, он, наконец, смог насадить гриб на вилку и поднести его ко рту.

Смакуя его мускатный вкус, он спросил:

– Что на вас надето, мисс Викершем?

– Простите? – переспросила она, явно озадаченная вопросом.

– Вы описали все, что есть в столовой. Почему–то кроме себя самой. Кто знает, может, вы сидите там в одной сорочке и чулках. – Поразив ударом вилки еще один гриб, Габриэль наклонил голову, чтобы скрыть улыбку при мысли об этой безумно греховной картине.

– Не думаю, что мое одеяние может иметь отношение к наслаждению вкусной едой, – ответила Саманта ледяным тоном. – Вероятно, мы должны были начать вечер с урока о светской беседе.

Габриэль предпочел бы смахнуть тарелки со стола и преподать ей урок нецивилизованного…

Он проглотил гриб, поняв, что его мысли принимают опасный оборот.

– Мне показалось это забавным, а вам нет? Как я должен участвовать в светской беседе с леди, если даже не могу себе представить, как она выглядит?

– Очень хорошо, – натянуто сказала она. – Сегодня вечером мне случилось надеть вечернее платье из черного бомбазина. У платья высокий воротник в елизаветинском стиле, и поверх него накинута шерстяная шаль, которая защищает меня от всяких посягательств.

Он передернулся.

– Напоминает наряд, который старая дева могла бы надеть на похороны. Особенно ее собственные. Вы всегда предпочитаете такие мрачные цвета?

– Не всегда, – мягко ответила Саманта.

– А ваши волосы?

– Если вам так хочется знать, – ответила она раздраженным тоном, – я затянула их в узел и подвязала черной лентой на затылке. Это – стиль, который я нахожу самым подходящим.

Габриэль подумал и покачал головой.

– Мне жаль. Но не выходит.

– Прошу прощения?

– Я не могу вынести картину, на которой вы во вдовьем трауре. Она портит мне аппетит. Во всяком случае, я буду избавлен от описания ваших туфель, которые тоже, я уверен, образец добропорядочности.

Он услышал еле слышный шорох, словно Саманта приподняла скатерть, чтобы посмотреть на свои туфли, но она не произнесла ни слова в свою защиту.

Он откинулся на спинку стула, поглаживая щетину на подбородке.

– Я думаю, на вас надето что–то в этом новом скандальном французском стиле – из кремового муслина, вероятно, с высокой талией и низким, прямоугольным лифом, эта ткань создана, чтобы мягко облегать женские формы во всей их красе. – Он сузил глаза. – Я не вижу на вас шали, но кашемировая накидка – мягкая, как крылья ангела – свисает с вашей так подходящей для поцелуя ямочки на внутренней стороне локтя. Ее край спускается к вашим лодыжкам, но не настолько низко, чтобы скрыть дразнящее мелькание ваших розоватых шелковых чулок при каждом вашем шаге.

Он ждал, что она прервет возмущенным протестом его шокирующее описание, но ее, казалось, загипнотизировал его хрипловатый голос.

– У вас на ногах пара мягких розовых туфель, совершенно фривольных и неподходящих для чего–то кроме скольжения по бальному залу всю ночь напролет. Соответствующая лента вплетена в пучок искусно уложенных завитков ваших волос, нескольким из которых позволено выбиться из прически, как если бы вы только что принимали ванну.

Долгое время в комнате стояло гробовое молчание. Когда Саманта, наконец, заговорила, ее придушенный голос заставил Габриэля усмехнуться.

– Безусловно, никто не сможет обвинить вас в недостатке воображения, милорд. Или, скорее, в шокирующей фамильярности в отношении женской одежды.

Он застенчиво пожал плечом.