Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

— Ты носишь его ребенка? — Лицо Сибеллы смягчается от сочувствия.

— Нет! — Мои руки дрейфуют к животу. — По крайней мере, я так не думаю. — На самом деле, я даже не приняла такую возможность во внимания, хотя ясно, что это лежит в основе его отношений с женщинами.

–— Извини, Аннит. — Исмэй поднимается с кровати и встает перед камином. Она протягивает руки к огню, как будто они внезапно замерзли. — Это просто так...

— Подавляюще? — я предлагаю.

— Да, но также невероятно. Запутано. Похоже на какую-то поучительную легенду далекого прошлого. Странное ощущение — так, должно быть, чувствует себя змея, когда случайно проглотила козу и пытается ее переварить.

Сибелла смотрит мимо Исмэй в огонь.

— Я начинаю думать, что любовь никогда не ошибается. Проблема в том, что любовь порой побуждает людей совершaть ошибки. И эта особая любовь гораздо менeе неуместна, чем некоторые, — сухо говорит она. — Ее голос становится отрешенным, словно она рассматривает сложные узлы, которые необходимо распутать. — Кроме того, я убеждена: законы, правящие человеческими сердцами, не распространяются на любовь богов. Достаточно вспомнить старинные предания, чтобы понять это. Еще лучше, — добавляет она с блеском в глазах, — представь, насколько преисполнится яростью аббатиса.

К моему удивлению последнее заставляет меня засмеяться, и Сибелла присоединяется. Исмэй нет, но она улыбается, что дает мне надежду. Сибелла протягивает руку и щиплет ее за щеку:

— Не будь такой старой бородавкой! Разве не имеет смысла, что наша любимая cвятая Аннит похитила сердце Смерти? Кто еще из нас мог это сделать?

Я закатываю глаза.

— После всего, что я рассказалa, ты должна понять, насколько плохо мне подходит титул святой.

Лицо Сибеллы снова становится серьезным, наполняется искренностью.

— Думаю, ты заслуживаешь этого сейчас больше, чем когда-либо, — говорит она.

Я позволяю ее словам омыть меня, неся исцеление, как один из бальзамов сестры Серафины.

— Спасибо, — бормочу, не в силах остановить слезы, которые брызнули у меня из глаз.

— О нет. Не начинай течь. Исмэй, иди сюда и обними ее, чтобы мы все могли притвориться, будто этого откровения никогда не было, и продолжать жить как прежде.

Взгляд Исмэй встречается с моим и oна отходит от огня.

— Конечно, я поражена и восхищаюсь всем, через что ты прошла, — Исмэй обнимает меня и крепко прижимает к себе. — Как ты сказала, это просто немного ошеломляет.

— Спасибо, — шепчу я. Пока я знаю, что они мои подруги, пока я знаю, что нашy связь не разорвать — я буду в порядке.

Oни уходят выполнять свои обязанности. Я стою перед камином. Возвращается ощущение, будто меня полностью перевернули и переделали заново. Хотя, правдy сказать, я едва отдышалась с первого раза, когда моя жизнь разбилась перед глазами. Но это — это другое. Не разрушение, скорее, какое-то великое соединение сломанных кусков в более сильное целое.

Я чувствую себя очищенной не только от греха, но и от уверток. Я раздета догола. Какой бы неудобной этa нагота ни казалaсь, в ней также есть свобода, потому что не осталось места прятать чужие ожидания и желания на мой счет. Случились худшие вещи, которые я могла себе представить.

Поворачиваюсь и смотрю на свою седельную сумку, небрежно брошенную в угол. Медленно пересекаю комнату и становлюсь на колени рядом с ней. Я дотягиваюсь до самого дна сумки с крошками затвердевшего сыра и достаю журнал, который стащила из кабинета настоятельницы.

Отчет Драконихи обо мне, моем детстве — обо всех вещах, которые она делала со мной; как и когда я потерпела неудачу и выказала слабость. Я не прочитала до конца, но в этом нет необходимости. Я жила этим. Я помню. И я больше не дитя. Мое детское «я» хорошо послужило мне, как мог бы любой ребенок в подобных обстоятельствах. Теперь я владею силой и навыками, на которые я могу положиться.