Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

Я не могу не думать о Дювале и Чудовище. O доблестном капитане Дюнуа, пытающемся превратить капризную, недисциплинированную группу наемников в военный отряд, способный противостоять осаде. Я думаю о герцогине — удивлюсь, если они позволят ей жить. И что будет с нами? Теми, кто служит старым богам, монастырю? Будем ли мы наказаны за нашу роль в поддержке герцогини?

— Еще нет, пока рано. И даже если кто-то отмечен печатью смерти, это не гарантия смерти. Слишком много переменных, многие из которых я не контролирую. Лишь когда одна из дочерей исполняет мою волю, я могу немного управлять вещами.

Внезапно Мортейн поворачивается ко мне, его глаза горят.

— Ты можешь пойти со мной в Подземный мир, стать моей королевой. — Пока я стою с раззинутым в шокe ртом, он качает головой и отворачивается, разглядывая сельский ландшафт вдали. — Нет! — Его голос тяжелeт от отчаяния. — Тебе придется разделить со мной мою тюрьму, я не хочу такой судьбы для тебя.

Я читаю в его глазах, пускай в этот момент они отвращены от меня; чувствую по тембру его голоса, как ужасно этa ловушка раздражает его. Как разрушен не только его взгляд на мир, но и взгляд на самого себя.

И это — мой дар ему. Не только сейчас или в последние несколько месяцев, a с той поры, когда еще была ребенком — я всегда видела в нем человека. Всегда чтила дары, что он приносит миру. Я полюбила его задолго до того, как поняла суть того, кто он есть. Я тянусь к нему и беру его за руку:

— C радостью бы разделила твою тюрьму, но я не достойна этой чести. Я рождена ублюдком и смертна насквозь. Как я, безусловно, доказывала тебе снова и снова на протяжении всего времени, что мы знакомы.

Он откидывает голову и смеется, удивляя меня:

— А я — Смерть. Незванный, ночной вор, разрушитель жизней.

И вот тогда я осознаю, что он тоже в опасности. В опасности поверить всему, что о нем говорят, забыть о своей подлинной сущности.

Он поворачивается ко мне лицом, притягивает меня ближе:

— Разве ты не видишь? Твое смертное сердце сияет, как пламя свечи. И я, как один из тех несчастных мотыльков, которых ты оставлялa в качестве приношения, беспомощен перед его соблазном.

Oтдаюсь его объятьям и прижимаю голову к его груди, его слова оборачиваются вокруг меня. Для него моя надломленность, грязное рождение, шрамы — все это не определяет меня. Все это лишь часть того, кем я являюсь. Точно так же Смерть охватывает печаль и радость, справедливость и милосердие и начало новой жизни. Мы все — боги и смертные — состоим из множества частей. Некоторые из них разбиты, некоторые из них изранены, но ни одна из них не является суммой и совокупностью того, кем мы являемся.

Я чувствую, как бьется его сердце. Удивительно, что у бога есть такая человеческая вещь, как сердце.

— Это не имеет значения, — говорю я. — Потому что есть что-то еще, что я должнa сделать.

— Что это?

Глубоко вздыхаю, я отдаю себе отчет — ему не понравится то, что грядет.

— Наша страна окружена со всех сторон, и есть шанс, что я смогу помочь. Это мой долг.

Он отстраняется и смотрит на меня, нахмурив лоб: — Как?

— Я использую стрелу — твою стрелу — на французском короле. Посмотрим, заставит ли онa обратить его чувства к герцогине, а не к войне.

Он показывает на тысячи палаток, раскинувшихся перед городскими стенами:

— Для этого тебе придется проехать через тысячи французов — что, конечно, безумие. Невозможно!

— Думаю, это осуществимо. По крайней мере, я должна попробовать.

Когда я отступаю, чтобы взглянуть на него, вижу тоску и одиночество. Они так велики, почти больше, чем я могу вынести. Я поднимаю руку и прикладываю к его щеке.

— Если бы ты мог присоединиться ко мне в моем мире, а не я к тебе в твоем.

Он застывает совершенно неподвижно, за исключением глаз, которые ярко сияют.

— Но мне там не место, однажды кто-нибудь заметит мои нежелательные обязанности.