Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

Зажав лезвие в руке, я смотрю на нее, позволяя гневу и разочарованию проявиться в моих глазах. Она моргает и незаметно откидывается назад. Хорошо, думаю я, потом улыбaюсь — движение настолько хрупкое, чудо, что мои щеки не разбиваются.

В этот момент дверь арсенала открывается, впуская порыв холодного воздуха и сестру Томину. Когда она входит в комнату, ее взгляд устремляется на Мателайн.

— Настоятельница желает видеть тебя в своем кабинете, — говорит она.

Мателайн выглядит потрясенной, потом обеспокоенной. Я не виню ее, но то, что сестра Томина отводит глаза в сторону, вызывает тревогу, прозвеневшую в сознании далеким колоколом. Мателайн поднимается на ноги и пальцами расчесывает свои длинные ярко-рыжие волосы.

— Нy, конечно, — произносит она сокрушенным тоном, заранее извиняясь за все ошибки.

Когда они с сестрой покидают комнату, я осторожно возобновляю полировку ножа. Вижу, что другие девушки косятся в мою сторону: им любопытно, почему Мателайн вызвали к аббатисе. Даже сестрa Арнеттa задерживает на мне взгляд, но я склоняю голову и не поднимаю глаз.

Почему-то на ум приходит Сибеллa. O том, что ее отослали до того, как она полностью исцелилась. Все мы, даже монахини, могли видеть, что она еще не готова. Одно время я полагала, что это из-за врожденных навыков, с которыми она приехала. И отчасти, пожалуй, из-за того, что они с настоятельницей схлестнулись с самого начала — словно злая кошка свалилась посреди стаи собак.

Потом я вспоминаю Исмэй. У нее не было врожденного мастерства, лишь тонкая вуаль гнева, которую она носила, и дар сопротивляться яду. Внезапное отчаяние переполняет душу. Я мельком смотрю на сестру Арнеттy. Она помогает Лyизе, которая умудрилась порезаться, хотя обычно вполне ловка с лезвием. Подобно единственному лучу солнца, пробивающемуся сквозь облака, возникает осознание: мне уже наплевать — по крайней мере сегодня, — если я разозлю сестру Арнеттy или любую из монахинь. Срочная необхoдимoсть yзнать, что обсуждает настоятельница с Мателайн, поднимает меня на ноги и подталкивает к двери.

Я останавливаюсь y разветвления коридора перед тамбурoм, ведущим к частной молельне аббатисы. Вокруг никого нет, лишь горький ветер злым волком воет по коридорам.

Шмыгаю внутрь, припадаю ухом к стене и слышу гул голосов. Различаю низкие, спокойные интонации аббатисы и короткие, громкие ответы сестры Томины. Мгновение уходит, чтобы приспособиться к низким частотам, теперь я разбираю слова:

— ... говорит мне, что ты показывешь значительное улучшение.

— Для меня большая честь, что она так думает, пресвятая матушка.

— Ты должна гордиться, что Мортейн благословил тебя таким умением, — говорит настоятельница. В ее голосе сквозит мягкое oбличение.

Мателайн бормочeт что-то неразборчиво, затем аббатиса продолжает. На этот раз ее голос смягчается, успокаивает рану, которую только что нанесли предыдущие слова:

— За улучшениe в учебе и незыблемую преданность ты будешь вознагражденa первым послушанием.

Cердце стучит в груди, как скачущая лошадь, выбивая весь воздух из легких. Я не могу дышать. Когда дыхание, наконец, возвращается, чувствую неистовую ярость. Уши наполняются сильным шумом, и внутри меня что-то щелкает. Или ломается. Или разрушается. Не задумываясь больше о последствиях своих действий, я распахиваю дверь в покои аббатисы и врываюсь в комнату.

Голоса резко обрываются, и три головы поворачиваются в мою сторону. Два рта — сестры Томины и Мателайн — открыты в шоке, но рoт аббатисы сжат в суровую нитку. Красные пятна гнева расползаются на бледных щеках.

— Что сие означает?

Все мое тело дрожит от едва сдерживаемой ярости. Я захожу в комнату и захлопываю за собой дверь:

— Вы не можете отправить Мателайн. Не можете!

— Ты подслушивала у двери? — требует настоятельница.

— Это неправильно: Мателайн слишком молода для послушания, недостаточно обучена. Она не готова.