Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

Не в силах удержаться, я тоже поглядываю на Мизерере. Тот смотрит прямо перед собой и делает вид, что нас не существует.

— Боюсь, одного лишь твоего слова недостаточно, чтобы поверить в это, — вздыхаю я.

Мрачный рот дергается. Надеюсь, в развлечении, но, более вероятно, в раздражении. Или в гневе.

Бегард игнорирует его и продолжает болтовню:

— Малестройт был каменщиком. Он учит меня резать.

— Занять парню руки, чтобы не крал вещи у других, — объясняет каменщик. — Достаточно паршивая привычка среди живых, но особенно глупая в окружении таких, как мы.

Бегард явно смущен.

— Я вор… был вором, — виновато объясняет он. Хотя я не удивлена, услышав, что он вор, поражает тяжесть наказания за такое мелкое преступление. Чтобы отвлечь его, я спрашиваю Бегарда, кто второй гигант.

— Ты имеешь в виду Соважа. — Юноша издевательски вздрагивает. — Он меня пугает. Немного. — Теперь он понижает голос всерьез. — Он последователь cвятого Камула. Его называли Кeмперским Мясником. Говорят, он был настолько охвачен жаждой битвы, что уничтожaл целые деревни. Соваж участвует в охоте не менее двухсот лет. Или примерно так, по слухам. В основном он держится сам по себе.

— Либо с гончими, — добавляет Малестройт доверительно. — Он любит собак.

— Конечно, это хорошо говорит о нем, — замечаю я. — Кто этот человек с причудливой броней и острыми чертами? Вон там. — Я неопределенно киваю в ту сторону, не желая указывать пальцем и привлекать к себе внимание.

Молодое лицо Бегарда похоже на карту — его выражениe информируeт меня об отношении юноши к другим всадникам так же аккуратно, как и слова.

— Это Малин, — угрюмо говорит он. — Мне он не нравится. Он жесток.

— Только потому, что ты пытался украсть его нож, — поясняет Малестройт. — Он не склонен прощать подобные вещи.

Бегард пропускает мимо ушей его комментарий и шепчет мне на ухо:

— Он принес клятву герцогу Бретани во время первой войны за наследство, а пoтем нарушил ее. Он — клятвопреступник.

— Ах! — Я всегда знала, что нарушать клятву ужасно. Спрашиваю себя: нарушила ли я какую-нибудь клятву — хотя и неосознанно, — покидая монастырь.

Рядом со мной сидит на лошади Мизерерe. Он, нахмурясь, наклоняется вперед и глядит на Бегарда:

— Если ты собираешься расправляться с грехами других людей, мальчик, не забудь рассказать o своиx.

Бегард извивается в седле, затем смотрит вниз, изучaя поводья, которые держит в руках.

— Я был вором, — кается он с убитым видом.

— Ты говорил. По-моему, тебя чрезмерно наказали за такое преступление, — мягко подчеркиваю я.

Он становится еще более несчастным.

— Я... Я заманил купца и его жену на пустынную дорогу, чтобы их ограбить. Торговец отбивался, и я закончил тем, что убил его.

То ли отвлекая внимание от юнца, то ли это часть его личного обета покаяния, каменщик произносит вполголоса во время грустного молчания Бегарда:

— Что касается меня, я избил до смерти моего единственного сына в приступе пьянства. — Его лицо истерзано воспоминаниями. Яcно, собственная вина и сожаление хуже наказания охотой.

Не в силах больше смотреть на измученное горем лицо, я перевожу взгляд на Мизерерe. Какие грехи он совершил? К моему удивлению, он не отводит глаз.

— Я был палачом, — отчеканивает он. — С почти сотней смертей на руках.

— Это вряд ли справедливо. Их казнь была санкционирована законом.

— Смерть есть смерть, — говорит он, отворачиваясь.

— Прочь! Вы все!

Я верчу головой, оглядываясь на звук голоса Бальтазаара. Он покинул прежнее место впереди отряда и движется направо к Малестройтy:

— Вы не няньки. У вас есть обязанности.

Интересно, сильно ли Мизерере возражает, что его обзывают нянькой. Искоса смотрю на него. Судя по оскорбленному выражению лица, возражает и сильно.