Масонство культура и русская история Историко-критические очерки - Острецов Виктор Митрофанович (1998)

Весь же утилитаризм этики, которым пронизана литература, насквозь оценочный, моралистичный и узко догматичный. Нигилисты и их идеологи, такие, как Чернышевский, Зайцев и другие, не спорили — они обвиняли и травили. Но удивительное дело, этот «утилитаризм» ничего общего не имел с усидчивым общеполезным трудом, с реальными повседневными заботами. Даже артели, куда сходились мужчины и женщины, где рождались дети, неизвестно от какого отца, и то были не столько трудовыми коллективами, сколько демонстрацией «раскованной плоти» — новой религии со старыми корнями. Этот утилитаризм был лишь одной из вульгарных форм того же романтизма, где на первый план был выдвинут социально-административный идеал. Эта бесконечная оценочная работа утилитаризма в конечном счете была проводима в «интересах человечества», но не всего, а только прогрессивного, которое останется жить после истребления отсталой части населения. На первый план вскоре вышло не счастье человечества, а интересы Революции.

Циркуль, которым измерялись «интересы Революции», и кровавый серп — знак того, что можно приступать к кровавой жатве, и молоток — символ послушания начальству, — вошли по праву в символику нашей страны. Каждый шаг человека измерялся в этом обществе, организованном по плану «красоты»; при необходимости этот нежный колосок срезался. И весь народ должен был послушно следовать удару молоточка и безропотно слушать повеления его владельца. Владельцем почему-то оказался по преимуществу еврей.

И спросим теперь, когда нам так хочется освободиться от смертоносного дыхания теократической идеологии, какова роль искусства в системе идеологии и особенно художественной литературы. Немногие из нас осознают, что психология большинства из нас есть прямая поддержка всему строю той каторжной тюрьмы, которой стала наша страна. Комплекс «большевистской совдепии», а теперь еврейской «демократии», поразил все мироощущение народного сознания. Чтобы осознать степень своей пораженности разлагающим влиянием идеологии, нужно уже исповедовать другие ценности, уже реально стоять на другой земле и видеть воочию другое небо. Сколько бы мы ни обвиняли режим, сколько бы мы ни узнавали нового о преступных его деяниях, режим не сменится.

В нашей жизни искусства вообще, а искусство слова тем более, занимают столь громадное место, что даже ставить вопрос о месте художественной литературы в системе идеологии кажется несколько необычным. Между тем ясно, что это место существует, и оно очень видное. В то время, как церковь претерпевала в своем историческом и эмпирическом составе глубокие потрясения, когда вся религиозная литература сжигалась и даже Библии до недавнего времени не пропускались через таможню для ввоза в страну, когда вся историческая литература уничтожалась по специальному приказу из Кремля по всей территории страны, классическая русская литература стала предметом «заботы партии и правительства» и была введена для обязательного изучения в школах. Барельефы Пушкина и Толстого, Чехова, Гоголя, Лермонтова и Некрасова до сих пор украшают фасады наших школ наряду с циркулями, угольниками и изображением открытой книги — Торы — и молоточком. Царствует религия «чисто человеческого» начала.

Еще первые теоретики романтизма утверждали, что искусство выше реальности, а художник — это пророк и демиург. Весь мир, созданный воображением писателя, — мир поэтический. И далее провозглашалось: «...какая нужда стихотворцам до истины! Они хотят веселить наше воображение приятными мечтами, нас забавлять, привлекать и трогать! И если стихотворец успел прикрыть противоречие, дал вымыслу наружность справедливого искусством... то он в совершенстве исполнил предписанное законами его искусства; и если во многом погрешил он противу здравой логики, то без сомнения не сделал ни одной ошибки как стихотворец». (В. А. Жуковский, «О нравственной пользе поэзии». «Вестник Европы», 1809, № 3, с. 161.)