Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу (1991)

— Я не сказал, что Сенат должен оставить всякую надежду, — заметил тот. — Я лишь сказал, что всадники по своей воле судопроизводство из рук не выпустят. Но что, если нам поставить их в такое положение, при котором у них не будет иного выбора, кроме как поделиться своей властью в судах с Сенатом? Плутократам еще не удалось прибрать к рукам весь Рим, и они прекрасно сознают это. Так почему бы не вставить клин в еще не заделанный ими зазор? А именно — чьими-нибудь устами предложить принятие закона, по которому состав главных судов делился бы пополам между Сенатом и всадниками…

— Вбить клин! — отозвался Сцевола, у которого на мгновение даже перехватило дыхание. — Всадникам будет трудно найти убедительные доводы для того, чтобы отклонить это предложение. Для них оно столь же лестно, как осенение сенаторской оливковой ветвью. Что может быть честнее, чем разделить власть пополам? И в этом случае никто не сможет обвинить Сенат в том, что он пытается узурпировать судопроизводство!

— Н-да… — протянул Красс Оратор, усмехаясь. — И если Сенат выступает сомкнутым строем, то среди всадников всегда найдется несколько лелеющих честолюбивые планы попасть в Гостилиеву курию. Когда суд присяжных состоит сплошь из всадников, это не имеет значения, но если всадников в нем будет лишь половина, при помощи таких честолюбцев можно будет добиться перевеса в нашу пользу. Хитро придумано, Марк Ливий!

— У нас же всегда будет тот аргумент, — поддержал Агенобарб, — что мы, сенаторы, обладаем неоценимым юридическим опытом, и наше присутствие в судах благотворно скажется на их деятельности. Что ни говори, мы все-таки руководили судами на протяжении почти четырех веков. Конечно, в современных условиях, скажем мы, такого единовластия допускать нельзя, но и исключать Сенат из процесса судопроизводства тоже не следует!

Для Агенобарба, великого понтифика, подобный аргумент звучал вполне убедительно. Со времен своей судейской практики в Альбе Фуценции, когда еще был в силе lex Licinia Mucia, он сильно изменился, хотя Красс Оратор по-прежнему вызывал у него неприязнь. Здесь, однако, они стояли бок о бок, объединенные классовыми интересами — необходимостью защищать сословные привилегии.

— Логичное рассуждение! — просиял Антоний Оратор.

— Согласен, — поддержал Скавр и повернулся к Друзу. — Марк Ливий, ты сам намерен взяться за это в качестве претора или предложишь кому-то другому?

— Сам, но не в качестве претора, — ответил тот. — Я намерен выдвинуть свою кандидатуру на выборах народных трибунов.

Все в молчании изумленно воззрились на Друза.

— Это в твоем-то возрасте? — первым обрел дар речи Скавр.

— Мой возраст дает мне определенное преимущество, — спокойно отозвался Друз. — Хотя по возрасту мне впору быть претором, я решил баллотироваться в трибуны. Никому не придет в голову обвинить меня в незрелости, отсутствии опыта, излишней горячности, жажде славы — в том, что обычно движет другими кандидатами на эту должность.

— Тогда каковы же твои мотивы? — осторожно поинтересовался Красс.

— Стремление провести в жизнь кое-какие законы, — ответил тот все так же спокойно и собранно.

— Ты мог бы сделать это и будучи претором, — заметил Скавр.

— Да, но без той легкости и общего согласия, какими пользуется избранный плебсом трибун. С развитием Республики проведение законов стало уделом трибунов. Народное собрание наслаждается своей ролью законодателя. Так к чему нарушать статус-кво?

— Стало быть, у тебя на уме несколько законов… — проронил Сцевола.

— Да, это так.

— Опиши нам хотя бы в общих чертах, что это за законопроекты.

— Для начала я хочу вдвое увеличить численность Сената, — заявил Друз.

Это сообщение вновь было встречено общим молчанием и разинутыми ртами. Присутствующие напряглись.

— Марк Ливий, ты начинаешь походить на Гая Гракха. — В голосе Сцеволы прозвучало предупреждение.