Земля воды - Грэм Свифт (1983)

Но на этом истории об угре не конец. Любопытство рождает контрлюбопытство, знание плодит скептицизм. Даже при условии, заявляют скептики, что угорь в стадии лярвы действительно проходит расстояние в три, четыре, а то и пять тысяч миль до родимых отческих мест; даже при условии, что угревая молодь через все плотины, водопады и шлюзы взбирается вверх по течению рек и, даже пресмыкаясь кое-где по земле, добирается до исконных прудов и ручьев, неужто мы обязаны верить, что взрослый угорь после нескольких лет жизни в пресной воде или на слабосоленых мелководьях вдруг ни с того ни с сего обретает разом волю и силы отправиться в обратный путь с единственной целью выметать перед смертью икру? Какие доказательства может представить Шмидт в пользу наличия в средней части Атлантики целых косяков плывущих на запад угрей? (К сожалению, Шмидт, судя по всему, решительно не в состоянии ничего подобного представить.)

Представим себе: Шмидт ошибся в своем заключении, что угорь европейский есть чисто европейский вид, отличный от американской родни. Представим себе, что различия между так называемым европейским угрем и так называемым угрем американским носят не генетический, а чисто физиологический характер и обусловлены фактором среды обитания. Разве не логично будет предположить, что угорь европейский, уйдя за тысячи миль от родных нерестилищ, и в самом деле погибает затем в континентальных водах, не оставив по себе потомства, а популяция поддерживается стараниями американского угря (так называемого), которому и не снились такие убийственные расстояния? И что определяющую роль в том, кто из новорожденных угрей получит постоянную прописку в Новом Свете, а кто в Старом, играет, собственно, конкретное место икрометания в пределах нерестилища и, соответственно, превалирующие в данном районе течения?

Зачем, однако, матушке-природе позволять себе такую роскошь? Неужто Европа и впрямь всего лишь кладбище трагически осиротелых и бездетных угрей? И в самом ли деле природные условия Америки и Европы настолько различны между собой, что могут создать существенный физиологический контраст, способный, в свою очередь, привести к ошибке в разграничении видов? Можно ли отрицать – ведь в пользу данного факта свидетельствуют наблюдения тысячелетней давности, – что взрослые угри, переодевшись в серебристый костюм, и в самом деле осенью спускаются в море? А если выдвинуть, в качестве компромисса, предположение, что эти взрослые угри – которым никак не добраться до отмеченных Шмидтом критических показателей долготы и широты, – разве не могут они выметать икру и умереть где-то еще, скажем в восточной или в центральной Атлантике; и разве не может их икра быть, при соответствующих сезонных и климатических условиях, отнесена течением, так же как водоросли относятся течением, в то же самое закрученное водоворотом Саргассово море; так, чтобы морские эти ясли являли собой если уж и не место нереста, то по крайней мере инкубатор?

Любопытство удовлетворить невозможно. Даже теперь, когда мы столько всего знаем, оно не распутало загадку рождения и половой жизни угря. Может быть, есть такие вещи, среди прочих, коим вообще не судьба быть постигнутыми вплоть до конца света. Или, может быть, – но это уже чистой воды спекуляция, здесь мое собственное любопытство лихо ведет меня за нос – мир устроен таким образом, что, когда мы постигнем всякую в нем вещь, когда любопытство наше иссякнет (следовательно, многая лета любопытству), вот тогда-то и настанет конец света?

Но даже если мы узнаем как, и что, и где, и когда, мы никогда не будем знать – почему? Почемупочему?