Хаос на пороге (сборник) - Антология (2014)

Уверенности у него нет. Наверное, при рождении она отпускается человеку в ограниченном количестве, потому что с годами израсходовалась. Или эту уверенность придавала ему военная форма, которую он раньше носил? Тогда совершенно незнакомые люди могли похлопать его по плечу, а в аэропорту его, наряду с некоторыми другими, первым приглашали на посадку. Может, отсюда он и черпал уверенность, которой давно уже не чувствует.

– Я – герой, – шептал он в плексигласовую маску, насыпая в конверт рицина и осторожно запечатывая с помощью влажной губки.

Письмо предназначалось одному неугомонному стамбульскому имаму, но, возможно, вместо имама от него погибнет секретарь. Или жена. Или любопытный ребенок. «Я – герой», – выдыхает Джон, путаясь в тяжелом спецкостюме, и от этого бессмысленного заклинания запотевает стекло маски.

«Я – герой», – думал Джон, выполняя корректировку для своего снайпера. Сообщив расстояние до цели и направление ветра, убедившись, что стрелок не забудет сделать поправку на влажность и атмосферное давление, он отслеживает результат. И, когда тело оседает на землю, говорит себе, что так было нужно. И хлопает парня по плечу, передавая ему часть своей уверенности.

Во время работы лгать себе легко. А через несколько дней, дома, слушая сонное дыхание жены, Джон сам не верит, что это был он. Что он помог убить человека. Мужчину. Женщину. Или целую семью в черной машине, шедшей в веренице таких же машин. А иногда уничтожают не того человека или не ту машину.

О работе он с женой не говорит, и потому детали несущественны. Детали к делу не относятся. Например – красивая женщина в Милане, с которой он кружится в чарующем свете. Или поцелуй у двери гостиничного номера, звон упавшего ключа, беззаботный смех.

Стоя в ванной перед зеркалом, Джон вглядывается в себя сегодняшнего: сплошные морщины и разочарование. Он возвращается в спальню, где Барбара собирает вещи. На кровати разложено нарядное платье с ожерельем у ворота – словно роскошно одетая женщина вдруг взяла и исчезла. Он хочет набраться решимости и объяснить, что платье не понадобится. Это приведет к вопросам. Приведет к речи, которую он репетировал тысячу раз, но так и не произнес. Джон тянет, не говорит ничего целую минуту, и ему начинает казаться, что они поедут в Атланту, и он сделает, как ему сказали. Еще минута – и дом у озера кажется ему пустым вожделением, болью, несбыточным сном. О ждущей в Колорадо Трейси он забывает. Как если бы она осталась в Милане. Джон думает о других пустых платьях. В этот миг он близок к признанию, близок к тому, чтобы рассказать жене правду.

Правд существует несколько.

«Помнишь, как мы возили Эмили лечить легкие? – хочет спросить он. – Помнишь, сидя в палате, мы держали ее за руки и подбадривали? Барокамера маленькая, а Эмили не любит тесных помещений. Так вот, с нами тогда кое-что сделали. Ввели в кровь особые устройства, которые обезвредили другие устройства. Хорошие машины против плохих. Для того мы туда и ходили».

«Мы – как бомбы с включенным часовым механизмом, – готов он сказать. – Все люди – как бомбы. Ибо таковы войны будущего: выиграет тот, кто начнет первым. И это – мы. Я. Убиваю, как последний гад, на расстоянии. Выполняю приказ. Просто орудие. А теперь невидимые пули устремятся к целям, и ни одна не пролетит мимо. Погибнут все».

«Кроме нас», – скажет он, потому что к этому моменту его воображаемой речи Барбара уже заплачет. У нее хватит ума понять: он говорит правду. Она не закричит, не осудит его, только заплачет – из жалости к обреченным.

«Мы не умрем. О нас уже позаботились. Я о нас позаботился, как и всегда. Остаток жизни мы проведем под землей. Тебе и Эмили придется долго спать. Мы будем держать ее за руку, потому что ее положат в совсем маленькую камеру, но все кончится очень быстро. Папа будет работать – вместе с другими дядями. Зато потом все будет хорошо. Все кончится хорошо».