Любви все возрасты покорны. Для тех, кому за… - Джоан Прайс (2012)

Класс ахнул, но я улыбнулась, ощутив некое комическое облегчение от ее честности. Наверняка я на самом деле выглядела ужасно — глаза красные и стеклянные, лицо распухло от слез, тело ссутулилось под грузом потери великой любви. «Но вы снова будете хорошо выглядеть», — заверила она меня. На этот раз мои ученики присоединились ко мне во взрыве хохота.

Я думала, что смогу справляться со своей скорбью, если буду продолжать вести свой класс танцев в стиле кантри. Именно на занятиях мы с Робертом познакомились — и танцевали все семь лет, которые провели вместе. Для нас класс был местом радости — и оставался для меня убежищем, давая некоторое облегчение от скорби, после того как он умер. Я плакала целыми днями, потом брала себя в руки за час до занятий и фокусировала разум и тело на преподавании танцев.

Потом однажды, два с половиной месяца спустя после смерти Роберта, я осознала, что не смогу перестать плакать, чтобы вести занятия этим вечером. Я позвонила своему врачу, всхлипывая и прося помощи. Мой доктор посадил меня на антидепрессанты для «ситуационной депрессии» (термин, прежде мне не знакомый, но подходящий) и направил на встречу с психотерапевтом. Кроме того, я вела дневник, беседовала с консультантом из хосписа, участвовала в группах поддержки, читала книги о скорби — я все это делала. Путь скорби стал моей ежедневной работой. Я дала себе год, чтобы полностью переживать скорбь, не взваливая на себя никаких других обязанностей, кроме поддержания, насколько возможно, здоровья, преподавания танцев и кормления кошки. Я отложила работу над начатой книгой.

Во время пика скорби антидепрессант не снимал боль и не рассеивал туман, но приглушал бритвенную остроту и осветлял тьму достаточно, чтобы я могла понемногу функционировать: этого было недостаточно для написания книги, но я была способна вести занятия и блог, чтобы не терять контакта с читателями. Я по-прежнему чувствую себя так, будто пытаюсь ехать на велосипеде сквозь арахисовое масло, но, по крайней мере, слон перестал пинать меня в грудь.

За несколько первых месяцев сочетание скорби и антидепрессанта похоронило мой сексуальный импульс. Я даже не занималась сексом сама с собой. Я сказала психотерапевту: «Я знаю, что мне следовало бы поддерживать свою сексуальную жизнь путем самоудовлетворения, но это просто слишком хлопотно. Сомневаюсь, что вообще когда-нибудь что-нибудь заработает».

«Если у вас есть вибратор, — ответила она, — он все равно будет работать».

Она была права.

Но секс, помимо самоудовлетворения, был совершенно другим вопросом. Друзья и даже любопытные читатели спрашивали: «Вы можете представить себе, что снова встречаетесь, снова вступаете в отношения, снова занимаетесь сексом?»

Поначалу я отвечала отрицательно. Я нашла и потеряла свою великую любовь — никто не мог бы прийти после нее. У меня была социальная жизнь: преподавание танцев, прогулки и совместные обеды с друзьями, мужчинами и женщинами. Я по-прежнему интересовалась сексом, но скорее как писательница и секс-просветитель, чем как личность.

Потом, как ни удивительно, после шести месяцев скорби я начала ощущать некое шевеление. Обнаружила, что меня возбуждают мужчины, которые излучают ту самую соблазнительную комбинацию сексуальности и мягкости. Я только дивилась, снова ощущая в себе импульс. Мы, человеческие существа, удивительно жизнестойки.

В то время мне приснился сон, будто я сексуально реагирую на полностью одетого сексуального мужчину, который прижимался ко мне своим возбужденным естеством. Я проснулась, взволнованная и удивленная донельзя. «Оказывается, я все еще живая!» — сказала я вслух.

И действительно, много месяцев спустя Хуанита заметила: «Вы выглядите просто здрово. Вам стало лучше. Я же говорила!» Мы не оправляемся от скорби, мы проходим сквозь нее. Я скучаю по Роберту не меньше, чем тогда, но жизнь каким-то образом стала сносной, и я снова способна радоваться и смеяться.