Мик Джаггер - Филип Норман (2012)

В этих невозможных условиях он старался работать как обычно — махал атласными крыльями, решительно танцевал буги туда-сюда, временами прося «Ангелов» у кулис: «Раздвиньтесь, народ… пожалуйста, а?» Прочие «Ангелы» расположились под сценой, верхом на мотоциклах, лицом к толпе, и бледные подковы у них на спинах смахивали на панцири ядовитых жуков. Дым костров морозного вечера мешался с красным освещением сцены, и все это походило на преисподнюю задолго до того, как официально вызвали Сатану. Тем не менее толпа, сгрудившаяся у сцены, развлекалась все равно, тащилась под музыку, показывала пацифики, бросала пожухлые цветы, фотографировала — что на более поздних рок-концертах яростно воспрещали, — не замечая окружающей их кулачной круговерти. Ближе к сцене выделялась одна фигура — один из очень немногих темнокожих зрителей в этой трехсоттысячной толпе, долговязый юноша в бледно-зеленом костюме а-ля Красавчик Браммел[249] и темной федоре.

Ослепленный прожекторами и увлеченный выступлением, Мик заметил, что дело неладно. «Вас тут так много, — слабо отметил он перед „Carol“, добродушной песенкой Чака Берри. — Вы тут впереди полегче. Не дергайтесь, держите себя в руках. Не толкайтесь».

«Sympathy for the Devil» была в сете третьей, как на всех гастрольных концертах. При первых нотах этой чокнутой самбы «Ангелы» под сценой внезапно дернулись к толпе, и та на несколько ярдов отступила. Мик крикнул Киту, чтоб прервался, и обратился к невидимым дебоширам на безупречном хипповом, явно уверенный, что его магия управления толпой сработает здесь не хуже, чем в Гайд-парке: «Эй, народ… братья и сестры… Ну же, расслабьтесь!.. Кто там дерется и зачем? Чего мы деремся? Мы не хотим драться, ладно вам!» Полагая, что это решило проблему, он не удержался и, чтобы вернуть зрителей к Люциферу, присовокупил маленькую невинную ложь: «Как ни начнем эту песню, вечно что-нибудь странное случается».

Он запел снова и умудрился добраться до конца, невзирая на помехи, какие преодолели бы немногие звездные вокалисты. То перед ним по сцене пробрела громадная и на вид свирепая овчарка; то прямо перед ним пятеро бледных подков уселись на голую обезумевшую девицу; то крупный бородатый «Ангел» в квакерской широкополой шляпе перебил его и что-то долго нашептывал на ухо. Заключительный припев дьявольского гимна превратился в его мольбу успокоиться: «Oh yeah… awl right… ever’body got to cool out…»[250] И затем, почти одновременно с финальным аккордом Кита, вспыхнула новая потасовка, и случилась новая жертва: бородатого белого юнца кто-то повалил на землю перед сценой — не разберешь, то ли нападающие, то ли спасители.

В тоне Мика не осталось ни следа высокомерия, которое так бесило многих. «Сан-Франциско, — взмолился он без всякого акцента — чистый Уилмингтон, графство Кент, — у нас могла бы выйти такая прекрасная ночь! Не прохлопайте ее. Я могу только просить вас, умолять вас держать себя в руках. Вы вполне в силах». Ради всеобщего расслабона он попросил всех сесть — его отец-учитель одобрил бы. Следующей они играли «Under My Thumb», — пожалуй, самая надменная песня из всех, что он записывал, но теперь смягченная почти до колыбельной. В нескольких футах от Мика сальнобородый «Ангел» на приходе под бог его знает какой наркотой обхватил голову и уставился вверх, ритмично шевеля губами, точно мим-убийца. И снова насмешливый последний припев обернулся надеждой на успокоение: «Baby, it’s awl right… I pray that it’s awl right…»[251]