Портрет Дориана Грея - Уайльд Оскар (2004)

Растянувшись на кушетке, Дориан взглянул на заглавие книги: «Эмали и камеи» Готье, в издании Шарпантье, на японской бумаге, с офортами Жакмара. Переплет был из лимонно-зеленой кожи с тисненой золотою решеткой, усеянной гранатами. Книга была подарена Адрианом Сингльтоном. Перелистывая страницы, он остановился на стихотворении о руке Ласенера, холодной желтой руке, «с которой еще не смыты следы мучительства», с пушком красных волос и «пальцами Фавна». Он взглянул на свои белые пальцы, тонкие у концов, и перешел к этим чудным стансам о Венеции:

«Sur un gamme cromatique

Le sein de perles ruisselant

La Venus de l'Adriatique

Sort de leau son corps rose et blanc

Les dômes, sur lazur des ondes

Suivant la phrase au pur contour,

Senflent comme des gorges rondes

Que soulève un soupir damour.

Lesquif aborde et me dépose,

Jetant son amarre au pilier,

Devant unde façade rose,

Sur le marbre dun escalier»[11]

Как были восхитительны эти стансы! При чтении их казалось, будто плывешь по зеленым лагунам розово-жемчужного города, в черной гондоле с серебряным носом и стелющимися по воде занавесками. Самые строки казались Дориану теми прямыми бирюзово-голубыми линиями, которые тянутся за вами по воде, когда вы плывете к Лидо. Внезапные вспышки красок напоминали ему игру цветов на радужных шейках птиц, порхающих вокруг высокой колокольни Кампаниллы, похожей на медовые соты, или прохаживающихся с величавой грацией под темными сводами аркад. Закинув голову, полузакрыв глаза, Дориан снова и снова повторял про себя:

«Devant une façade rose,

Sur la marbre d'un escalier».

Вся Венеция была в этих двух строках. Ему вспомнилась проведенная там осень и чудесная любовь, заставившая его натворить восхитительных, безумных глупостей. В каждом городе есть свой романтизм. Но Венеция, как и Оксфорд, сохранила свой романтический фон. А для каждого истинного романтика фон — это все, или почти все… Некоторое время и Бэзиль провел с ним в Венеции; он сходил с ума от Тинторетто. Бедный Бэзиль! Какой ужасной смертью он умер!

Дориан вздохнул и снова взялся за книгу, стараясь забыться. Он читал о ласточках, сновавших в маленьком саиё в Смирне, где сидят хаджи и перебирают янтарные четки, а купцы в тюрбанах курят свои длинные трубки с кисточками и важно беседуют друг с другом. Он читал про обелиск на Place de la Concorde, плачущий гранитными слезами в своем одиноком изгнании, без солнца, и страстно стремящийся обратно, к покрытому лотосами Нилу, где покоятся сфинксы и живут розово-красные ибисы и белые ястребы с золочеными когтями, а крокодилы с маленькими берилловыми глазками медленно движутся по зеленому, дымящемуся илу; он задумался над строками, музыка которых навеяна зацелованным мрамором, тем странным изваянием, которое Готье уподобляет голосу контральто, тем «un monstre charmant»[12] что лежит в порфировой комнате в Лувре…

Но, спустя некоторое время, книга выпала из рук Дориана. Он стал нервничать, и его охватил припадок страха. Что, если Алан Кэмпбелль выехал из Англии? Целые дни пройдут до его возвращения. Может быть, он еще откажется прийти? Что тогда делать? Каждое мгновение было вопросом жизни и смерти.

Они были большими друзьями когда-то — пять лет тому назад — и были почти неразлучны. Зачем близость их внезапно оборвалась. Теперь, когда они встречаются в обществе, улыбается один Дориан Грей; Алан Кэмпбелл никогда не отвечает на улыбку.