Портрет Дориана Грея - Уайльд Оскар (2004)

Это был замечательно умный молодой человек, хотя он совсем не понимал пластических искусств, а если умел слегка ценить красоты поэзии, то выучился этому всецело от Дориана. Его страстью была наука. В Кембридже он долгое время работал в лаборатории и успешно сдал экзамены по естественным наукам. Да и теперь он все еще занимается химией, имеет собственную лабораторию, в которой обыкновенно запирается по целым дням, к большому огорчению его матери, всей душой мечтавшей для сына о парламентской карьере; она была смутно уверена, что химик — это нечто вроде аптекаря. Тем не менее, Алан был превосходным музыкантом; он играл на рояле и на скрипке лучше, чем большинство любителей. Музыка, собственно, и сблизила его с Дорианом Греем, — музыка и то невыразимое обаяние, которое Дориан Грей, казалось, производил на всех, часто даже сам того не сознавая. Молодые люди встретились у леди Беркшир на вечере, когда там играл Рубинштейн, и после этого их постоянно встречали в опере и вообще всюду, где исполнялась серьезная музыка. Близость их длилась полтора года.

Кэмпбелля всегда можно было встретить или в Сельби-Гояль, или на Гросвенор-сквере. Он, как и многие другие, считал Дориана Грея чудеснейшим и обаятельнейшим существом в мире. Никто никогда не знал, произошла ли между ними ссора или нет. Но вдруг все заметили, что они едва говорили друг с другом при встрече, и что Кэмпбелл всегда старался поскорее уйти, если куда-нибудь являлся Дориан Грей. Алан и сам изменился, — по временам поддавался странной меланхолии, казалось, совершенно разлюбил музыку и сам никогда не играл, отговариваясь тем, что занятия наукой не оставляют ему времени для упражнений. И это была правда. Он с каждым днем все больше увлекался биологией, его имя неоднократно появлялось в научных журналах, в связи с некоторыми любопытными опытами.

Этого-то человека и ждал Дориан Грей. Беспрестанно он поглядывал на часы и страшно волновался по мере того, как минуты проходили за минутами. Наконец он встал и начал ходить взад и вперед по комнате, словно какой-то прекрасный зверь, запертый в клетку. Он ходил длинными, крадущимися шагами. Руки его странно похолодели.

Ожидание стало невыносимым. Время, казалось Дориану, ползло свинцовой поступью, а его самого какие-то чудовищные ветры мчали к извилистым краям какой-то черной скалы над бездною. Он знал, что его там ожидало; видел это ясно и, содрогаясь, сжимал холодными руками горящие веки, словно хотел уничтожить свое зрение и вогнать зрачки внутрь. Но это было бесполезно. Мозг все глотал свою пищу, а воображение, корчась от ужаса, искривленное, искаженное от боли, словно живое существо, плясало подобно отвратительной марионетке на подмостках и скалило зубы сквозь сменяющиеся маски. Потом вдруг время для него остановилось. Да, это слепое, медленно дышащее существо перестало ползти, и ужасные мысли — ибо умерло время — побежали радостно вперед и вытащили какое-то чудовищное будущее из могилы и показали его Дориану. Он поглядел на него раскрытыми глазами, и ужас превратил его в камень.

Наконец дверь отворилась, и вошел слуга. Дориан повернулся и посмотрел на него застывшим взором.

— Мистер Кэмпбелл, сэр, — доложил он.

Вздох облегчения сорвался с запекшихся губ Дориана, и краска вернулась к его щекам.

— Сейчас же попросите его войти, Фрэнсис. — Он почувствовал, что снова стал самим собою. Припадок трусости прошел.

Слуга поклонился и исчез. Минуту спустя Алан Кэмпбелл, серьезный и бледный, вошел в комнату; бледность его еще более оттеняли угольно-черные волосы и темные брови.

— Алан! Благодарю вас, что пришли. Вы очень любезны!

— Я решил никогда больше не входить в ваш дом, Грей. Но вы написали, что дело идет о жизни и смерти.