Американская трагедия - Теодор Драйзер (1925)

— Протест принят! — прогремел судья со своего возвышения. — Попрошу защиту при допросе свидетеля держаться ближе к делу.

— Снимаю вопрос, — отозвался со своего места Белнеп.

— Нет, сэр, я этого не знал, — все-таки ответил Клайд.

— Во всяком случае, именно по этой причине, уехав из Канзас-Сити, вы стали называть себя Тенет, как вы мне говорили? — продолжал Джефсон.

— Да, сэр.

— Кстати, Клайд, откуда вы взяли фамилию Тенет?

— Так звали мальчика, с которым я играл в Куинси.

— И это был хороший мальчик?

— Заявляю протест! — крикнул с места Мейсон. — Неправильно, несущественно, не относится к делу.

— Однако он мог дружить с хорошим мальчиком, наперекор всему, в чем вы хотели бы уверить присяжных, и в этом смысле мой вопрос очень даже относится к делу, — ехидно заметил Джефсон.

— Протест принят! — загремел судья Оберуолцер.

— А вам тогда не приходило в голову, что настоящему Тенету это может не понравиться и что вы можете доставить ему неприятности, раз его именем пользуется человек, вынужденный скрываться?

— Нет, сэр… я думал, что Тенетов ужасно много…

Тут слушателям полагалось бы снисходительно улыбнуться, но публика была так враждебно настроена, с таким ожесточением относилась к Клайду, что не могло быть и речи о подобном легкомыслии в зале суда.

— Послушайте, Клайд, — продолжал Джефсон, поняв, что ему не удалось смягчить настроение толпы, — вы ведь любили свою мать, не так ли?

Протест, перепалка, и в конце концов вопрос признан допустимым и законным.

— Да, сэр, конечно, я любил ее, — ответил Клайд, но после легкого колебания, которое не прошло незамеченным: что-то стиснуло ему горло, и грудь его поднялась и опустилась в тяжелом вздохе.

— Очень?

— Да, сэр… очень.

Теперь он не смел поднять глаз.

— Она всегда делала для вас все, что могла и что считала правильным, — так?

— Да, сэр.

— Но в таком случае, хоть вас и постигло страшное несчастье, как же вы все-таки могли убежать и столько времени жить вдали от матери? Почему вы ни слова не сказали ей о том, что вы вовсе не так виноваты, как кажется, и что ей не нужно тревожиться, так как вы снова работаете и стараетесь вести себя как порядочный юноша?

— Так ведь я писал ей, только не подписывался настоящим именем.

— Понимаю. А еще как-нибудь давали о себе знать?

— Да, сэр. Я однажды послал ей немножко денег. Десять долларов.

— И вы совсем не думали о возвращении домой?

— Нет, сэр. Я боялся, что меня арестуют, если я вернусь.

— Иными словами, — с особенной выразительностью отчеканил Джефсон, — вы были интеллектуальным и моральным трусом, как сказал мой коллега мистер Белнеп.

— Я протестую против попыток растолковывать присяжным показания обвиняемого! — прервал Мейсон.

— Показания обвиняемого, право же, не нуждаются в каком-либо истолковании. Они очень просты и правдивы, это понятно каждому, — быстро вставил Джефсон.

— Протест принят! — объявил судья. — Продолжайте, продолжайте.

— Значит, Клайд, как я понимаю, так вышло потому, что вы были в нравственном и умственном отношении трусом. Но я вовсе не осуждаю вас за то, в чем вы неповинны (в конце концов, вы не сами себя сделали, верно?).

Но это было уже слишком, и судья предостерег Джефсона, чтобы он впредь осторожнее выбирал выражения.

— Стало быть, вы переезжали с места на место — в (Элтон, Пеорию, Блюмингтон, Милуоки, Чикаго, забирались в какие-то каморки на окраинах, мыли посуду, продавали содовую воду, работали возчиком, скрывались под именем Тенета, в то время как могли бы, в сущности, вернуться в Канзас-Сити, на свою прежнюю службу? — продолжал Джефсон.

— Протестую! Протестую! — завопил Мейсон. — Нет никаких доказательств, что он мог вернуться и поступить на прежнее место.