Моя до полуночи - Клейпас Лиза (2008)

– Я и так слишком часто шел на компромисс. С тех пор как я впервые попал в Лондон, я постоянно живу на одном месте, ношу одежду gadjo, получаю зарплату. Но и хватит, на этом я подвожу черту.

– Я только что предложил тебе чековую книжку, Роан, – едко заметил Сент-Винсент, – а не кучу навоза.

– Я предпочел бы навоз. Его хотя бы можно с толком употребить.

– Боюсь спросить, но меня одолевает любопытство. На что же, скажи на милость, можно употребить навоз?

– Это удобрение.

– А-а. Тогда зайдем с другой стороны: деньги – это просто вариант удобрения. – Сент-Винсент указал на валявшуюся на столе чековую книжку. – Делай с ней что хочешь. Можешь купить на все деньги навоз, твое дело.

Кэм решил избавиться от всех денег – всех до единого цента, – вложив их в провальные проекты. Именно тогда на него свалилось это проклятие удачей. Его растущее состояние открывало перед ним все двери, которые никогда не открылись бы, особенно теперь, когда в высшее общество начали проникать бизнесмены. А он легко прошел в эти двери и вел себя так и думал так, как никогда раньше не делал бы и не думал. Сент-Винсент ошибался – из-за всех этих денег он все же стал меньше цыганом.

Он стал многое забывать: слова, истории, колыбельные песни, под которые он засыпал в детстве. Он с трудом вспоминал вкус миндальных клецок, сваренных в молоке, или бараньего рагу с уксусом и листьями одуванчика. Он уже не так четко мог представить себе лица братьев и сестер и не был уверен, узнает ли их при встрече. И это заставляло его со страхом думать, что он больше не цыган.

Когда в последний раз он спал под открытым небом?

Приглашенные гости перешли из гостиной в столовую. Поскольку ужин был неформальным, не надо было рассаживаться по строго заведенному порядку. По столовой бесшумно двигались облаченные в черные ливреи слуги, отодвигая стулья, наливая в бокалы вино и воду. Стол был покрыт белоснежной скатертью и сервирован серебром и хрусталем.

На лице Кэма не дрогнул ни один мускул, когда он очутился за столом рядом с женой викария, которую уже не единожды встречал на предыдущих визитах в Стоуни-Кросс. Дама явно его боялась. Когда Роан на нее смотрел или пытался заговорить, она все время откашливалась. Звуки, которые она издавала, напоминали кипящий чайник с плохо закрытой крышкой.

Жена викария, несомненно, наслушалась разных историй о похищении цыганами детей, о том, что они насылают на людей порчу и в припадках похоти нападают на беспомощных женщин. Кэму страшно хотелось сказать женщине, что он, как правило, никогда не крадет детей и не грабит до второй перемены блюд. Но он молчал и старался выглядеть как можно более мирно, хотя она все время от него отодвигалась и вела судорожные разговоры с соседом слева.

Повернувшись направо, Кэм обнаружил, что смотрит в голубые глаза Амелии Хатауэй. Их посадили рядом, чему он был очень рад. Ее волосы блестели, как шелк, глаза были ясными, а кожа выглядела так, что если ее попробовать, она была бы на вкус как молочный десерт. Ее вид напомнил ему одно старинное выражение на языке gadjo, рассмешившее его до слез. Пальчики оближешь. Оно означало что-то, вызывающее аппетит, вкусное и вместе с тем сексуально привлекательное. Естественность Амелии была во сто крат приятнее всех этих утонченных и напудренных женщин, увешанных украшениями.

– Если вы пытаетесь выглядеть скромным и цивилизованным, у вас это не очень получается, – сказала она.

– Уверяю вас, я совершенно неопасен.

– Вы хотите, чтобы все думали о вас именно так.

Кэм Роан наслаждался ее непосредственностью, чистым запахом, очаровательным тембром голоса. Ему хотелось дотронуться до гладкой кожи ее щеки. Но он сидел смирно, наблюдая, как она расправляет на коленях накрахмаленную салфетку.