Укридж - Вудхаус Пэлем Грэнвил (2011)

Ну, естественно, спрашивать самого типуса смысла не имело. Не знаю, насколько живо ты помнишь этого Билсона, но, возможно, ты не забыл его особую манеру разговаривать. Скажешь ему что-нибудь и делаешь паузу для его ответа, а он стоит себе, и его лицо — если это можно назвать лицом — ничегошеньки полминуты не выражает. Ни единый мускул не вздрагивает, пока слова постепенно складываются под железобетонной черепушкой. Затем рябь — что-то поднимается к поверхности. Затем тусклый проблеск в глазах. Затем губы подергиваются. И наконец, «а!», или «о!», или «эк!», или еще что-то. Чтобы извлечь из него хоть какие-то факты, потребовались бы часы.

Потому я воздержался от расспросов бедного косноязычного олуха, а прямиком направился к кухарке, женщине, чьи пальцы всегда лежат на пульсе жизни «Кедров». Запомни это, Корки. Если тебе когда-нибудь потребуется что-то узнать, обращайся к кухарке. Щупальца кухарки дотягиваются до самых укромных углов. Любые сплетни рано или поздно доходят до нее. Так было и в данном случае. Она оказалась полностью осведомленной о положении вещей.

Беда заключалась в том, что мистер Окшотт взял этого дворника под свое крыло. Приглашал его к себе в логово на портвейн и сигары. За столом настойчиво угощал всякими деликатесами. Следил, чтобы он купался в пиве. Говорила она про это язвительно, потому что принадлежала к старой школе, придавала надлежащее значение социальной иерархии и чувствовала, что дворецкий роняет свой престиж, панибратствуя с дворником в буфетной.

Что до Боевого, его лучшее «я», видимо, совсем откинуло копыта. Беспечно не замечая, что его талия ежедневно утолщается на четверть дюйма, он ходил за Окшоттом по пятам и опивался его портвейном без малейшего зазрения совести.

Понимаешь, что произошло, Корки? Мне с самого начала следовало учесть в моих планах такую возможность. Но каким-то образом я упустил ее из вида. То есть против тренирования боксера в доме твоей тетки имеется одно возражение: там он неизбежно окажется в обществе дворецкого и более чем вероятно, что последний собьет его с пути истинного.

Ты когда-нибудь задумывался о том, какое воздействие должен оказать дворецкий на тупоголового пролетария вроде Билсона? Уж конечно, самое сокрушающее. А Окшотт принадлежал к типу дородных, осанистых прелатообразных дворецких. Человек, умеющий произвести впечатление. Повстречав его на улице и проигнорировав жуткий котелок, который он водружал на голову, выходя из дома, ты принял бы его за епископа в штатском или по крайней мере за полномочного посланника при каком-нибудь из наиболее могущественных дворов.

Лично я, однажды столкнувшись с ним в Александра-Парке после второго заезда и распознав в нем типчика с задатками игрока, уже не испытывал к нему благоговения, которое он вызывал в других. И с тех пор относился к нему скорее как к одному из своих ребят, чем как к дворецкому. Но мне было ясно, что Боевому Билсону, типчику, выросшему в грубой обстановке Уоппингских доков и всю жизнь считавшему сливками общества букмекеров, обслуживающих стоячие места на трибунах, Окшотт должен был мниться существом из иного, недоступного мира. Так или не так, но ясно было одно: он оказался в плену неотразимого обаяния этого дворецкого и требовалось незамедлительно принять меры, чтобы положить конец пьянящему воздействию указанного обаяния, пока еще не поздно.

Я тут же направился на поиски Окшотта и нашел его у кабинета моей тетки, дверь которого он как раз закрыл за собой.

— Визитер к мисс Укридж, сэр, — объяснил он.

Визитеры моей тетки меня не интересовали.

— Окшотт, — сказал я, — мне надо с вами поговорить.

— Слушаю, сэр.

— С глазу на глаз.

— Если угодно, сэр, мы можем уединиться в буфетной.

Мы уединились там, и я начал:

— Речь пойдет о дворнике, Окшотт.

— Да, сэр?

— Я слышал, вы угощаете его портвейном.

— Да, сэр.

— Вам не следует это делать.

— Портвейн не марочный, сэр.