Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

- Вы можете подозревать кого угодно... Хотя у вас нет для этого ни малейших оснований - разве несчастного Груздева мало? Ведь не зря же вы его посадили?

- Конечно, не зря,- обозлился я.- Но это вовсе не значит, что все остальные в стороне... Соучастие - это... это сложная вещь...

Может, оттого, что я несколько туманно объяснил ей про соучастие, которое и сам еще толком по учебнику не проработал, но она сказала:

- Ловить близкого мне человека, каким бы он прохвостом потом ни оказался, я не стану. Вы меня плохо знаете...

Я запальчиво перебил ее:

- Мы вас можем заставить!

Она засмеялась:

- Нет. Я делаю в этой жизни только то, что сама хочу. А если я не хочу, то вы меня хоть расстреляйте...

И я понял, что заставить ее опознать Фокса не удастся. Да и при таком ее характере это было опасно - она могла нас в самый острый момент подвести. Я встал, довольно. невежливо махнул рукой вместо "до свидания" и вышел.

В Управлении никого из наших не было. Я сел за свой стол, записал в блокнот для памяти основные факты из разговора с Ингрид и решил еще раз перечитать ее письма. Однако ни дела Груздева, ни писем оставленных в спешке на столе, уже не было,- видимо, Жеглов убрал бумаги в сейф. Собственным ключом, который пару дней назад Жеглов торжественно, будто орден, вручил мне, я отпер замок и раскрыл тяжелую стальную дверцу. В коридоре в это время послышались голоса, и в кабинет вошел Тараскин, а за ним следом еще двое: маленькая девочка лет шести-семи с растерянным, испуганным лицом - она держала в одной руке грязную тряпичную куклу, а другой размазывала слезы по бледному худенькому личику - и женщина, бедно одетая, молодая еще, с испуганными глазами-вишенками, такими же, как у девочки.

Тараскин возмущенно заорал с порога:

- Представляешь, Шарапов, до чего же мерзавцы распоясались - детей обворовывают!

- А что? - спросил я.

- Представляешь, гуляет этот ребенок себе во дворе, мать - вот эта гражданочка - на работе. Все тихо-мирно. Вдруг подходит к девочке мужчина и спрашивает: "Как твоя фамилия?"

- Не-ет, дяденька спросил: "Как тебя зовут?" - поправила девочка.- Я сказала:

"Лидочка".- А фамилия?" Я говорю: "Воробьева..."

Смышленое личико девчушки скривилось, задрожали, запрыгали губы, она горько заплакала, а мать бросилась ее утешать. Тараскин, понизив голос, досказал за нее:

- У них отец, понимаешь, на фронте погиб. Ну, девчонке, ясное дело, не говорили - зачем ребенку знать? Так вот, подходит к ней некий хмырь в военной форме: "Ах Лидочка, значит, Воробьева? Очень хорошо! Твой папа где?"- "На фронте".- "А вот и нет, он ранен, его привезли с фронта в госпиталь. Теперь он вылечился и собирается домой. А я поехал вперед - все ли готово для встречи раненого героя?.."

Я остолбенело слушал - с такими номерами мне встречаться еще не приходилось.

- То да се,- продолжал Тараскин.- Значит, мерзавец этот говорит: "Давай поднимемся в квартиру, приберемся к приезду отца, порядок наведем..." Поднялись, навели порядок, он девочке предлагает: "Я тут стол накрою, а ты беги эскимо купи. И дает ей тридцатку. Ясное дело, обрадовалась девчонка и побежала. А как вернулась, его и след простыл. В квартире все разворочено - что было мало-мальски ценного, все увез, все вытащил, сволочь... Тут такая истерика была, Шарапов, ты и не представляешь: и мать, и дочка не столько по вещам, сколько по отцу голосили - обида из них рвалася, ну, просто невыносимая...

Он уселся за наш стол и принялся оформлять происшествие, а я вернулся к сейфу.