Стая - Сергеева Оксана (2014)

сказал: – Только первый снится, следующие не будут. А потом и первый перестанет. И будешь, ты, Вадя, спать мертвым сном. Каламбур какой, да? – рассмеялся резким немного неестественным

смехом.

Этот смех неприятно резанул Вадима. Свою рюмку он так и держал в руке, не в силах разжать

напряженные челюсти, чтобы влить в себя водку.

— А ты, как видно, в этом толк знаешь, — ответил он с надтреснутым сарказмом и, словно

вспомнив, что нужно выпить, глотнул алкоголь. Сквозь его мрачную иронию стала прорываться

злоба, озаряя мозг яркой вспышкой и удачно заменяющая чувство безысходности.

— А есть еще один вариант: придут они как-нибудь к тебе все вместе, — криво усмехнулся Шаурин.

– Да не смотри на меня так. Удивлен?

— Не знаю почему, но нет — не удивлен, — опустив взгляд в тарелку и взявшись за вилку, сказал

Вадим. К горлу подкатил нервный ком, и он никак не мог его сглотнуть. Даже водка не могла

протолкнуть его дальше. Губы сжимались крепче, а лицо каменело.

— Есть такие страницы в жизни, о которых не рассказывают ни друзьям, ни родителям. И ни в

личном деле, ни в военном билете их тоже нет, — тихо сказал Денис без смешка и иронии.

— Ты говорил, что на войне не был. – Вадим поднял голубые глаза, обмякая губами. Что скрывать, после этих слов напряжение немного спало. Нарисованные в уме версии отпали.

— А я и не был. – Тон Дениса сменился – стал жестче, но в разговоре появилась душевность, которой раньше не было. – Точечные операции – это не война. Прилетели — бац-бац… и улетели.

Но мне хватило. Выбирайся из этого дерьма, Вадим. В жизни нет прописных истин. Они никому не

нужны, люди их боятся. Я и сам их не люблю, потому что они мешают гибко мыслить. Нам с детства

внушают, что нет ничего ценнее человеческой жизни, а потом когда мы вырастаем… — Денис

замолчал, но оба знали, какие слова заполнили бы эту паузу, — …всему находится объяснение.

— Я все понимаю. Но это почему-то от меня не зависит. Оно все ясно, но на душе как-то…

дерьмово, — прозвучало, будто со скрипом.

— Дерьмово, потому что ты – нормальный. И это только от тебя зависит. Никакой мозгоправ не

поможет. Никто. Никто, кроме тебя самого. Выбирайся, Вадим. Выбирайся сам. Мне сложно тебе

что-то объяснить. Я бы хотел. Но мне сложно. Знаешь, что значит чувствовать себя палачом? Даже

если палачом тебя заставляет быть Родина… Не знаешь. И, слава богу. Поэтому просто сказать:

«Брось, не бери в голову!..» я не могу. Это будет неправда. Бери в голову, включай мозги, но только

не до такой степени, чтобы докатиться до военного синдрома.

Когда Вадим зашел этим вечером в квартиру, на первый взгляд ничего не выдавало его нервного

взвинченного состояния. Только по каким-то несущественным мелким проявлениям Шаурин

заметил, что что-то не так. Очень хорошо знал своего друга. Потому и чувствовал его, наверное, как

себя. И понимал прекрасно. Понимал даже больше, чем мог сказать. Хотя и всего сказать не мог.

Расстрелять человека из пистолета это совсем не то, чем, глядя в перекрестие оптического прицела.

В перекрестии нет человека. Есть только силуэт – без судьбы, эмоций, без жизни. Просто силуэт.

И тем ценнее спокойствие таких людей, как Вадим. Что взять с бездушных? – у них безразличие в

крови и камень вместо сердца. Их бесстрастность – результат апатичности чувств, а не внутренней

работы. В их спокойствии нет сдерживаемого неравнодушия и эмоций. Оно пустое. Мертвое.

А Вадим, как реактив в стеклянной колбе. Вот—вот и будет взрыв. Знал Денис, каким огромным

трудом оно дается – такое спокойствие. Сам равнодушным не был. Просто научился контролировать

свои реакции.

Но бесчувственным никогда не был.

— Слышал про такое.