Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

В те времена я не считал это занятие чем-то постыдным. Вы не поверите, но когда-то я любил черносмородиновый ликер и пышноволосых девушек.

Я обсуждал Рождество на религиозных собраниях, обличая его как социальное зло. Боюсь, на свете не осталось пошлых шуток, которым я не отдал дань, пока наконец они не встали поперек горла мне самому.

Я насмехался над семейными рождественскими обедами, обычаем дарить подарки и священным долгом отцов семейств. Я…

– …Кстати, вы слыхали мою пародию на «Колокола» Эдгара По? – перебил я себя, когда мы пересекали Хеймаркет. – Она начинается…

Мой приятель, в свою очередь, перебил меня:

– Динь-динь-дон, долг-долг-долг.

– Верно! Забыл, что уже читал ее вам.

– Нет, не читали.

– Тогда откуда вы знаете, как она начинается?

– В год мне приходит в среднем шестьдесят пять штук таких пародий, естественно, я предположил, что и вы…

– А как еще она может начинаться? – вспылил я, чувствуя беспричинное раздражение. – Впрочем, не важно, как поэму начать, главное – как развить. Так или иначе, про Рождество я больше не напишу ни строчки. Лучше закажите мне новую шутку про водопроводчика или анекдот про неверную жену; с рождественскими историями я завязал.

К тому времени мы дошли до Пиккадилли-серкус.

– Знали бы вы, – вздохнул мой приятель, – как я вас понимаю! Не успеют отойти рождественские хлопоты в редакции, как дома та же карусель. Расходы на ведение домашнего хозяйства выросли на фунт в неделю, а все почему? Дорогая женушка откладывает, чтобы порадовать меня недешевым подарком, который мне даром не нужен! Подарки – вот главное зло, происходящее от Рождества. Эмма преподнесет мне очередную акварель, написанную собственной рукой, – и будет настаивать, чтобы я непременно повесил ее в гостиной. Вы видали ее акварели?

– Кажется, да.

– Кажется? – вскричал мой приятель. – Уверяю вас, увидев акварели моей кузины, вы никогда их не забудете.

Мы почти обогнули Пиккадилли-серкус.

– Я только не понимаю, чего она добивается? Ведь даже у художника-любителя должна быть хоть крупица здравого смысла. Одна ее вещица висит у меня в темном углу коридора. Эмма называет ее «Греза». Удивляюсь, почему не «Инфлюэнца»! Я спросил ее, сама ли она додумалась, и Эмма ответила, что идею картины подсказал ей закат в Норфолке. Боже милостивый! Нет чтоб опрометью кинуться домой, затворить дверь и зашторить окна. Да окажись я свидетелем подобного светопреставления в Норфолке, первым же поездом вернулся бы в Лондон. Возможно, бедная девочка и впрямь видит все эти ужасы, но зачем их рисовать?

– Живопись для натур художественных – жизненная необходимость.

– На здоровье, только никто не просит их дарить мне свои картины!

Я не нашелся с ответом.

– Знали бы вы, какие дурацкие подарки дарят мне домашние! – продолжал мой приятель. – Однажды я ляпнул, что ценю творчество Теннисона – совсем извели меня вопросами о моем заветном желании. В результате они сбросились на четверых и подарили мне собрание сочинений Теннисона в двенадцати томах, с цветными иллюстрациями. Разумеется, они думали только о моем благе, как же иначе!

Как-то раз я захотел в подарок кисет, так они подарили мне синий бархатный вещмешок с вышитыми в натуральную величину полевыми цветами, вмещающий фунт табаку. А бархатный смокинг с шитыми шелком бабочками и незабудками? Я не шучу! Еще обижаются, что я его не ношу. Как-нибудь непременно надену в клуб, расшевелить друзей-приятелей – те в последнее время что-то совсем скисли.

Мы подошли к ступеням «Девоншира».

– Впрочем, сам я ничуть не лучше. Мне еще ни разу не удалось угодить своим домашним. Если я преподношу Джейн шиншилловый палантин, оказывается, что шиншилла безнадежно вышла из моды.

«Ах, как ты угадал? – восклицает она. – Это именно то, чего мне хотелось больше всего на свете! Отложу-ка я его до лучших времен…»