Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

Храмами Крыжовень преизбыточествовал, и цветочный был, и фотографический, и наслаждений, но шутить над этим сейчас не хотелось. Евсей Харитонович имел в виду настоящий храм, церковный. Тот, в котором, по мнению гнума Ливончика, мне за Семена молиться полагалось. Такая наша бабья доля: кухня, дети, церковь.

— А ждем чего?

— Безобразия этого окончания. — Давилов покосился на окна, за стеклами которых пузырился серый туман. — Его превосходительство сказал, дня два, в самом крайнем случае — три.

— Где главный упырь затаился, знаете?

— Нет. И Семен Аристархович не знал, велел Чикова из камеры выпустить, чтоб тот отвел.

— Понятно, упырь Чиков к упырю барину.

— Семен Аристархович такого ума человечище! Ничего не упустил, всем до мелочей озаботился. Евсей, говорит, Харитонович, плохо дело, барышня Бобруйская от пристава понесла, это значит, у сучности…

— Сущности.

— Чего?

— Правильно говорить «сущность», — объяснила я. — Значит, Крестовский из-за ребенка поспешил?

А все ты, Геля, виновата. Не красуйся умом своим и хваткою сыскарской, не открой Маниной тайны собранию, может, обошлось бы.

— Не только из-за ребенка. Он с главою гнумьей общины побеседовал, Дворкин который. А полурослики эти, знаете, они в пламени будущность прозревают… Потому Степан Фомич покойный их не жаловал.

— Так это Блохин отсутствию в Крыжовене гнумов поспособствовал? И неклюдов тоже он не любил?

Давилов удивленно выпучил глаза.

— Отчего же неклюдов? Хотя именно Степан Фомич покойный приказал конокрадов этих в город не допускать. Блохин, он за чистоту был, как в быту, так и по крови.

— Именно поэтому у вас за нарядными фасадами форменные помойки скрываются. Потому что пристав чистоту обожал. И именно поэтому он навьими артефактами приторговывал.

— Евангелина Романовна, негоже на покойников напраслину возводить.

— Не приторговывал?

— Мы теперь про то не узнаем.

— Отчего же? — пожала я плечами, остывший чай был невкусным и отдавал веником. — Два-три допроса — и узнаем все доподлинно. Кто у нас для показаний есть? Носильщик вокзальный, кучер Рачков?

— Так одного по этапу уже на каторгу отправили, а другой в больнице помер.

— У вас в городе до конца не помирают, Евсей Харитонович.

Толстяк посмотрел на меня с хитрецой.

— Это пока господин столичный чародей порядка не навел.

— Степанов, — позвала я громко, — Федор!

— Чего изволите? — отозвался гринадир.

— Ты ведь на барина работаешь!

— Никак нет.

— Сейчас хоть не ври. Я слышала, как ты с подручными его на вокзале беседовал. — Дразнясь, я пробасила слово в слово: «Тьфу, нелюди вы, а не люди! Девка-то ни при чем. Отпустили бы ее, чародей вам на блюдечке»…

Степанов перекрестился, разговор он помнил и знал, что сквозь вагонное стекло слышать его я не могла.

— Федор, — протянула я обычным своим голосом, — самое время признаться.

За младшего чина ответил коллежский регистратор:

— Мы все уже перед его превосходительством повинились. И Семен Аристархович понял, что выхода у нас другого не было.

«Крысы вы приказные, — подумала я с отвращением, — конечно, Семен вас понял и простил. Что с убогих взять? Он же себя защитником всеобщим мнит, болван чардейский».

А Давилов все говорил…

Знали они, крысы, все знали, а чего не знали, о том догадывались. С фасадом-то у них все преотлично было — образцовый приказ на страже правопорядка, а что с непарадной стороны творилось, на то и глаза прикрыть можно. Навьи артефакты в Крыжовене откуда-то появляться начали? Так ведь и аресты регулярные производятся. Покойники по ночам шастают? Народ у нас темный в уезде, вот и напридумывал всякого. Нет-нет, никаких упырей у нас нет. А что головы перед погребением сечем, так опять же обычай народный. Приезжие пропадают? Вранье. Где от родственников заявления? Где доносы?