Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

Незадолго до убийства пристава понятно стало, что долго так продолжаться не будет. Иван Старунов, единственный, кроме Блохина, чиновный чародей заметил, что неладно что-то со Степаном Фомичом.

— В каком смысле? — спросила я письмоводителя.

— У каждого чародея, Евангелина Романовна, в плетении арканов свой почерк, а еще, — он тщательно подбирал слова, — сила нажатия.

— Чего?

— Ну вот, представьте, вы начинаете буковки выводить, можете едва-едва бумаги кончиком пера касаться, а можете ее до столешни процарапывать. А еще лиловые чернила можете взять либо какие другие.

Метафора писарчука показалась мне удачной. Волшба, насколько я понимала, состояла из изначальной силы, даруемой источником, силы самого чародея, то есть его способности данное контролировать, и знаний.

— Блохин стал писать другими чернилами, то есть сменил источник?

— Получается, что да. Ну, абсолютно я не уверен, но очень уж похоже. Хотя его благородие отнекивался.

— Ты его спрашивал?

— Ага. Как-то во время сонной беседы. Вашбродь, говорю, а не перехлест ли с вами…

— Сонной? — перебила я азартно. — Блохин еще при жизни мог во снах являться?

— Ну да. Регулярно являлся, и не только мне. То есть сначала мне, а потом через меня к прочим.

— Ты Крестовскому про это рассказывал?

Парень покачал головой.

— К слову не пришлось. Его превосходительство вчера другие вопросы интересовали.

— Разболтался ты, Ивашка, — сказал Давилов, — только барышню тревожишь.

Старунов смутился и отошел от клетки. Бросив на Евсея Харитоновича злобный взгляд, я спросила, меняя тему разговора:

— С барином вы как связывались?

— Евангелина Романовна, — регистратор сложил молитвенно пухлые руки, — не было у нас с этим упырем никаких дел, Христом Богом клянусь! Его благородие сучность эту не замечал даже. Уже после, когда мы Степана Фомича по его завету в ничейной земле закопали, стали разные личности от барина являться с угрозами. Подойдет какой на улице и будто между прочим шепнет: «Барин все видит, все знает, должок за Степкой, пусть вернет». Ну и всякое в таком роде.

— Ко мне злыдень этот, с вокзала который, — пробасил стоящий у окна Федор, — на ярмарке подкатил, когда мы с вами, ваше высокоблагородие, меченого неклюда ловили. А у меня уже от слова «барин» форменная трясучка была. Что ни ночь, пристав покойный: «Не трогайте меня, ребятушки, из землицы не доставайте». А после ну стонать: «Барина бойтесь, барина!» А тут этот… тьфу! Подходит такой весь из себя: «От барина поклон, приказной Степанов. Девица ваша рыжая очень ему любопытна. Отчего одна? Когда чародеи ей из столицы на подмогу прибудут?» Я ему в рыло р-раз… Кулак даже разбил. А он хохочет глумливо, зубы гнилые скалит и язык изо рта показывает раздвоенный, на манер змеиного.

— А меня Зябликов давешний мучил, — признался городовой Игнат, — неотлучно бродил, когда я по маршруту обход совершал. Я, значит, службу несу, а он шипит у плеча: «Все сдохнете, полканы подзаборные, ежели хорошего чародея барину не организуете».

— К тебе тоже Блохин являлся? — спросила я.

— А то! Чаще даже, чем при жизни. Раньше он в неделю пару раз приходил, а теперь еженощно. Сейчас вот я закемарил, а его благородие тут как тут: «Скоро, Игнат, все хорошо будет, ладно. Всех злодеев уничтожим, порядок в Крыжовене наведем».

Городовой зевнул и протер глаза.

— Только что-то мне от предвкушения новых порядков не радостно нисколько.

— Отставить хандру, — велел Давилов. — Наше дело маленькое, приказы начальства исполнять.

Мне очень хотелось уточнить, какого именно начальства, мертвого, чародейским сном спящего или еще кого, но я спросила о другом:

— Одно не пойму, ребятушки. Ваш пристав бравый несколько раз в неделю бордель посещал, уединялся для виду с работницей и куда-то отлучался. Куда?

Мужики недоуменно переглянулись, Игнат проговорил: