— Да что со мной творится-то? — В раздражении обратился он к себе. — Разве у меня нет всего, что нужно? Все, кроме нее, чего может пожелать человеческое сердце? Мои друзья там, дома, сейчас противостоят туману, снегу и буре. А я здесь, ласкаемый вечным летом, среди неувядающей красоты. И все же…

Он пожал плечами, повернулся и пошел в дом. До предела одинокий, он обрадовался, когда ломбардец объявил, что обед для месье готов и вот-вот будет подан. Деннсон растянул обед, насколько мог. Ведь это, пусть на какое-то время, отвлекло его от уныния, которое, насколько ему удалось себя уверить, было единственным, что омрачало мир его души. После обеда он опять посмотрелся в зеркало. На этот раз, то ли по вине тусклого освещения, то ли вследствие вернувшейся в душу тревоги, то ли еще в силу чего, но отражение только больше его расстроило.

— Я, пожалуй, выгляжу слишком молодо, — не без испуга воскликнул он и тщетно попытался улыбнуться. — Моя кожа, безусловно, кажется гладкой. И усы… да, они опять явно шелковистые, почти как… как когда-то было. Бог ведает, как давно. Надеюсь, это не будет продолжаться до бесконечности. Ибо в таком случае… м-да, это уже было бы несколько неловко, не так ли?

И он стал озабоченно изучать свои черты. Он не мог избавиться от ощущения, что произошла некая нежелательная перемена. Что за расцветом мужественности последовала, или только еще начинает следовать, некая более ранняя и нежная стадия. Казалось, нечто покинуло его лицо. Нечто такое, чего он не желал терять. Туда пробиралась некоего рода юношеская свежесть. Но когда он поднес лампу и придирчиво осмотрел каждую линию и участок, он не смог обнаружить ничего, подлежащего однозначной оценке. Теперь, при лучшем освещении, он даже не был вполне уверен, что видел нечто подобное. Рассмеявшись над своими глупыми страхами, он опять направился в кабинет, чтобы провести одинокий вечер наилучшим образом, с сигарами и книгами Иль Веккьо. Сперва, добравшись до этой комнаты, он подумывал вернуться к изучению черной книги, но вскоре отказался от своего намерения.

«Все равно у меня ничего не получается», — подумал он, ощутив внезапную вялость, лень и желание скорее развлечься, нежели напрягать мозг. — «Как-нибудь в другой раз, не теперь. А, вот кое-что! Де Мопасан, в самом деле!»

Он с радостью снял с полки сборник новелл Мопассана на французском. Две минуты спустя он удобно устроился для долгого приятного вечера.

Первым произведением в сборнике было «Орля», которого он прежде не читал. Зловещее, причудливое, ужасающее описание разума, быстро приближающегося к безумию, разума самого Мопассана, заворожило его. Сидя на низкой плетеной качалке с настольной лампой по левую руку, он провел два с половиной часа, глубоко погрузившись в чтение. На время даже мысль о Стасии не могла прорваться через это повествование о мрачном жребии. В открытое окно влетал переменчивый ночной ветерок, превращая дым сигары в фантастические образы, нередко похожие на зловредное бразильское чудище, о котором рассказывал французский текст. Где-то очень далеко внизу низкие протяжные раскаты то возносясь, то падая, но не умолкая ни на миг, напоминали о жадном прибое под скалой. Соловей щелкал где-то в зарослях, изгибы восхитительной тающей мелодии не доходили до американца, завороженного описанием удушающего страха, испытанного его собратом-человеком. Деннисон все читал и читал, в нетерпении переворачивая страницы, идя к неизбежному гибельному концу.

Книга покоилась на подставке, которую Деннисон приладил так, чтобы без труда откидываться назад в качалке и чтобы лампа хорошо освещала страницу. Правая рука держала сигару. Левая небрежно свешивалась за подлокотник, почти касаясь пола, который, как и все полы в этом старомодном доме, был из восьмигранных плиток.