Последний дракон - Йон Колфер (2020)

Верн шмыгнул в свою хижину тем же днем, хотя прекрасно понимал, что вообще-то не должен там появляться в светлое время суток – на случай, если кто-нибудь из местных наберется смелости ступить на остров. Господь свидетель, нескольким Верн уже помог исчезнуть – исключительно как предупреждение остальным, но всегда ведь найдется, как назло, глазастый придурок, жаждущий выследить чудовище Хани-Айленда и прославиться.

«Это ведь даже не Хани-Айленд, дебил!» – заорал одному такому Верн прежде, чем утопить страдальца в байу.

Но больше он так не поступал.

Вместо этого Верн заныривал в воду, хоронился там, пока очередной пожевывающий табачок потенциальный охотник на чудовищ не уберется подобру-поздорову, и молился, чтобы тот не набрел на лачугу с теликом, холодосом и змеящимся из кипарисовых крон шнуром спутниковой тарелки.

«Не сегодня, – подумал Верн, вскрывая пробку первой бутылки водки за утро. – Сегодня сожгу любого мудака, если сунутся на мою святую землю. Да ну на хрен, задолбало прятаться».

Верн был не дурак. Он понимал, что происходит.

«Глухая тоска вцепилась, как псина».

Такие приступы уныния нападали непредсказуемо и часто сопровождались мигренями столь жестокими, что Верну казалось, будто у него вот-вот облезет верхушка черепа. Температура тела подскакивала до небес так, что он за двадцать минут бы расплавил собой ванну со льдом – при наличии лишнего льда, конечно.

Проблема заключалась в том, что раньше тоска подкрадывалась медленно: происходил эдакий постепенный спуск к низшей точке, потом неспешный подъем на другой стороне. Однако теперь его разум знал, чего ждать, и пустил все под откос, за считаные минуты нырнув от отметки «ноль» до критического минимума. Спровоцировать взрыв могла любая мелочь. Застрявшая в зубах рыбная кость. Миска невкусного гумбо. Или, как в данном случае, чуть более серьезная проблема – то, что его единственный друг зарылся в землю. Стоило старине Ваксу упокоиться, как Верна охватила депрессия – и с тех пор стало только хуже.

Когда над Верном властвовали подобные настроения, ему казалось, будто он заточен в темном туннеле и впереди ничего, кроме тьмы. Бесконечная ночь с кратковременными вспышками света.

«Свет? – думал он сейчас. – Какой на хер свет? Я днем даже выйти не могу».

И тогда приходили мысли:

«А чего париться? На кой вообще ляд париться? Ты что, свое не отжил?»

К поверхности коварно подступал соблазн уйти в пламенных лучах славы. Подзаправиться жирами и рвануть прямиком на Белл-Чейз. Налететь, устроить им выжженную землю, прямо по полной. Посмотреть, сколько он разнесет, прежде чем флот сорвет брезент с тяжелой артиллерии.

«Епт, а ведь я, наверное, выжег бы эту базу с лица земли».

Верна забавляло представлять, какое же тогда поднимется бурление говн всемирного масштаба. Людишки ж, ей-богу, пообделаются. Вашингтон затрепещет от ужаса перед неизбежным драконьим переворотом. Камня на камне не оставят, это уж точно.

Вот, собственно, где Вернова воинственная фантазия теряла запал. Если он устроит себе пламенную показуху и проредит вооруженные силы, то можно последний четвертак поставить, что государство в поисках новых потенциальных угроз обшмонает все уголки света. И если Верн не последний, если где-то прячутся его братья и сестры, то своим поступком он обречет на гибель заодно и их. Или, что хуже, их поймают живьем, подвергнут целому ряду беспардонных опытов.

А еще на нем явно сказалось свежеиспеченное пацифистское кредо Вакса – потому как Верн больше не наслаждался убийством людей так сильно. Алая пелена слегка рассеялась. Он уже больше столетия не впадал в беспричинное буйство, хотя, как Верн понимал, на каждое буйство таки находилась причина, если докопаться, так сказать, до истока этой реки. Верн убивал только для того, чтобы выжить, и тем не менее уже почти восемь лет был «чист» – с тех самых пор, как тот мудак-охотничек таки обнаружил то, что искал.