Ты не можешь не проследить за взглядом Хоа. Отсюда ты все равно не можешь видеть самого Разлома; похоже, что между городом и этим чудовищем лежит мертвый дождевой лес и какие-то холмы. Однако Стена достаточно омерзительна. И, возможно, один экзистенциальный ужас встречать лицом к лицу легче, чем другой, но ты помнишь, как использовала Врата Обелисков против этих людей, скрутив магию между их клетками и превратив мельчайшие их частички из углерода в кремний. Данель рассказывала тебе, каким перенаселенным был Реннанис – настолько, что ради выживания пришлось высылать завоевательные армии. Однако теперь город не перенаселен статуями. Есть признаки, что некогда, однако, был: есть статуи, погруженные в разговор с собеседниками, которых вроде недостает; только двое сидят за столом, накрытым на шестерых. В одном более крупном здании с зеленым крестиком в постели лежит обнаженная статуя с открытым ртом, навеки торчащим пенисом, поднятыми вверх бедрами и руками, словно бы охватывающими чьи-то ноги. Но он один. Чья-то жестокая, отвратительная шутка.

– Мои сородичи неразборчивы в пище, – говорит Хоа.

Да, именно это ты и боялась услышать.

– И, похоже, ржавски голодны? Здесь было много народу. Большинства не хватает.

– Мы тоже бережем избыточный ресурс на потом, Иссун.

Ты трешь лицо оставшейся рукой, пытаясь не представлять огромную кладовую камнеедов, набитую яркими разноцветными статуями. У тебя не получается.

– Злой Земля. Так чего же ты возишься со мной? Я… не такая легкая добыча, как эти.

– Моим младшим сородичам надо стать крепче. Мне – нет. – Интонация Хоа чуть заметно меняется. Ты уже знаешь его – это презрение. Он гордое создание (даже сам он это признает). – Они плохо сделаны, слабы, чуть лучше тварей. Мы были так одиноки все эти годы и поначалу понятия не имели, что делать. Эти голодные – результат нашей неловкости.

Ты колеблешься, не понимая, действительно ли тебе хочется узнать… но ты уже несколько лет как перестала быть трусихой. Так что ты ожесточаешься, поворачиваешься к нему и говоришь:

– И сейчас вы делаете очередного. Не так ли? Из меня. Ведь если это для вас не вопрос еды, значит, это… воспроизводство. – Чудовищное воспроизводство, если оно зависит от смерти человеческого существа в результате окаменения. И в этом должно быть нечто большее, чем просто превращение людей в камень. Ты вспоминаешь о киркхуше в дорожном доме, о Джидже, о женщине в Кастриме, которую ты убила. Ты думаешь о том, как ты ударила ее, размазала магией за не то чтобы преступление – она заставила тебя заново пережить смерть Уке. Но в конце жизни Алебастр был не тем же самым, что ты сделала из этой женщины. Она была сверкающей, разноцветной коллекцией драгоценных камней. Он был уродливым комком коричневого камня – и все же этот коричневый камень был тонко сделан, точно обработан, тщательно, в то время как женщина под красивой поверхностью представляла собой беспорядочную мешанину.

Хоа молчит, что само по себе является ответом. И тут ты, наконец, вспоминаешь. Сурьма, через несколько мгновений после того, как ты закрыла Врата Обелисков, но прежде, чем ты впала в постмагический травматический сон. Рядом с ней другой камнеед, странный в своей белизне, тревожащий своей знакомостью. О, Злой Земля, ты не хочешь этого знать, но…

– Сурьма использовала этот… – Слишком маленький комок коричневого камня. – Использовала Алебастра. Как сырье для… о, ржавь, чтобы сделать другого камнееда. И она сделала его похожим на него. – Ты снова ненавидишь Сурьму.

– Он сам выбрал внешность. Мы все выбираем.

Это выбивает твою ярость из нарастающей спирали. Твой желудок сжимается, на сей раз не от отвращения.

– То есть… значит… – Тебе приходится сделать глубокий вдох. – Значит, это он? Алебастр. Он… он…

Ты не можешь заставить себя вымолвить это слово.

Мгновение, и Хоа стоит лицом к тебе с сочувственным выражением лица, но еще почему-то предостерегающим.