Незваный гость - Татьяна Коростышевская (2021)

— Один Степан Фомич нас дожидался.

Перфектно. Версия событий приказного извозчика с вариантом юного письмоводителя вовсе не совпадала.

— Дальше что?

— Обратно поехали.

— В приказ?

— Почему в приказ? Обратно в Крыжовень, то бишь на погост.

«Что?! — мысленно возопила я. — Они даже не оставили тело в мертвецкой? Даже не осмотрели?» Возопила мысленно, уточнив вслух:

— На городское кладбище?

— Тоже не совсем. Неклюд что-то там про освященную землю бормотал, а Давилов сказал: «Самогубцев за оградой хоронят». Ну и зарыли.

— В смысле?

— Чего в смысле, лопаты-то при нас были, по очереди яму копали чуть не до рассвета.

— А как же… — Я пошевелила в воздухе пальцами. — Как же положенные всякие атрибуты? Гроб, например.

— Домовина? Домовина была, мы ее во дворе погостном у сторожа выменяли на бутылку водки.

«Охохонюшки, дело-то начинает версии Волкова соответствовать. Как собаку зарыли, чтоб все концы в воду. Кстати, а концы-то эти что собой представляют?»

— И тебя ничего в этом спешном захоронении не удивило?

— Никак нет. Начальство… то есть Давилов, он ведь в отсутствие Степана Фомича главным стал, велел обо всем помалкивать, что-де господин пристав позора не вынес, руки на себя наложил, а мы, приказные, имени его позорить не должны. Потому что все по роду своей службы братья названые… и сестры, — включил меня Федор в семейный круг приказных.

Беседу пришлось сворачивать, Мишка уже тащил к саням хромающего на костылях оборванного мальчишку.

— Это Костыль, Костик то есть, — представил он спутника.

— Евангелина Романовна, — подмигнул черным глазом калека, — Ржавый много хорошего про вас говорил.

— Про репортерские расследования, — уточнил Михаил. — А это Федор Степанов, Евангелиночки Романовны жених… Да не пялься ты так! Не он! Федора наш жених для охраны и транспорта приставил.

— Сани-то приказные, — забросил в них костыли Костыль и ловко перемахнул через борт. — Разборчива твоя Евангелина Романовна в женихах.

— Мы тебе рубль цельный не за похвалы глумливые платим, — ответил Мишка гордо и сел рядом с калекой.

Я поехала на облучке с гренадиром. Мальчишки сзади болтали о своем, Костик делился приютскими новостями, Мишка хвастался, что ест три раза на день, спит на кушетке и даже горячей водой моется.

Жалость болезненно полоснула по сердцу. Несчастные дети. Бедные дети. Во сне я пыталась объяснить Семену, что с беззащитными созданиями так нельзя, что непременно спасти всех надобно, всех их голодных, избитых, развращенных, разуверенных и убогих. Говорила, что, если не смогу по закону поступить, утворю беззаконие, но всех чудовищ местных накажу. Семену? Ах, если бы мой львиногривый Крестовский действительно мог ко мне явиться! Но не сновидец он у нас ни разу. Так что говорила я сама с собою, оформляя в мыслях преступные, в сущности, решения. Забавно, но воображаемый Семен Аристархович со мною соглашался. «Гелюшка, — шептал он, — в человеческом мире понятия закона и справедливости совпадают не всегда. Мы стражи закона и по нему действовать обязаны. Но ежели справедливость вопиет…» Как-то так. И обнимал нежно, отчего косточки мои плавились в янтарным жаре.

Воспоминания о последнем отдались истомою в теле, пришлось даже поерзать, чтоб в себя прийти.

Широко раскатанный пригородный тракт был запружен нарядными санями и не менее нарядными прохожими. Лошадиные загоны, возведенные на берегу Крыжи, манили дельцов, как продавцов, так и покупателей. А ледяной каток на речке — прочую публику. Неподалеку от конного рынка образовался небольшой сопутственный со всяческой упряжью, кожевенными изделиями, кузнечными услугами, подковами и сеном. Еще дальше пестрели разноцветно шатры неклюдов. Потому что где много лошадей, там много неклюдов, примета верная берендийская.