Истории Ворона (сборник) - Коллектив авторов (2021)

Она подождала, пока мазь немного подсохнет, и бесшумно оделась: нижнее белье, рубашка, вязаный свитер, камуфляжный костюм, носки, сапоги. Убрала волосы под платок. Вещи разношенные, чистые, приятные телу: хлопок, кожа и шерсть. Никакой новомодной синтетики. Лес ненавидит ненатуральное, если ему перечить, выйдет дороже себе. Затянула и проверила пояс: охотничий нож, доставшийся от отца, зеркальце в отдельном кармашке и две склянки, одна с вонючей мазью, вторая со смесью перца и соли. В латаный-перелатаный рюкзак сложила запасное белье, носки, тонкое одеяло, хлеб, сало в тряпице, консервы и сахар. Еды принято брать на три дня, а почему – не знает никто, даже самые древние старики, ведь неизвестно, когда из Лесу выйдешь: может, через неделю, может, через месяц, а может, и вовсе не выйдешь, подвесишь на ветках кровавые потроха. В передний карман рюкзака сунула топор, сбоку подвязала четырехзубую кошку с десятью метрами бечевы, накинула брезентовый дождевик и опустилась на шаткий табурет, присесть на дорожку. Сборы в Лес – ритуал последовательный и отработанный, у каждого свой. Отец Катеринин перед уходом преклонял колено и детей целовал от младшего к старшему, она до сих пор, спустя столько лет, помнила колючую, желтую от табака щетку отцовских усов. Помнила добрые, с хитрым прищуром глаза. Глаза обещали – я вернусь. Но однажды соврали, и отец навеки сгинул в Лесу.

Катерина выбила пальцами нервную дробь по крышке кухонного стола. Она смотрела в комнату на спящих детей. Может, не надо, а? Забыть к чертовой матери, плюнуть на незнакомых людей, взять самогонки, залить совесть и жуткие мысли, а там, глядишь, минует три дня, и не надо никуда будет идти. Лес сам отдаст, если захочет, – живых или мертвых, здоровых и искалеченных, просветленных и обезумевших, кому какой выпадет фарт.

Катерина встала, забросив за спину плоский рюкзак. Приоткрыла дверь и по наитию обернулась. Смылась по-тихому? Старшие, Аленка с Мишкой, стояли за спиной, нахмуренные и злые.

– Куда намылилась? – Аленка уперла руки в бока, худенькая, остроглазая, очень сердитая.

– Да к Клавке, за молоком, – брякнула Катерина, невольно залюбовавшись дочерью. Совсем взрослая, четырнадцать лет, что случись, будет на кого оставить детей… Ну вот откуда мысли такие паскудные лезут?

– Не стыдно врать-то? – насупился Мишка, коренастый, загорелый, на год младше сестры.

– А кто врет? – Катерина отступала к порогу.

– Мам!

– Надо так, – Катерина посуровела. – Дело решенное.

– Ты обещала! – вспыхнула Аленка.

– Люди там.

– Сами виноваты, говорили им не ходить! – загорячился Мишка.

– Нельзя так. Себя не прощу, – Катерина виновато улыбнулась. – Я быстренько, туда и сюда.

– А я предупреждала! – Алена толкнула брата локтем.

– Да любой дурак знал! – огрызнулся он.

– Караулить договаривались? Договаривались. А кто под утро заснул, а, ворона?

– Кто ворона?

– Ну не я же.

Дело катилось к ругани и потасовке, а будить еще и младших Катерине не хотелось. Расплачутся, повиснут на шее, им чужое горе не объяснишь.

– Ну все, караульщики хреновы, – пресекла она свару. – Поймали разнесчастную мать, гордитесь собой, молодцы. Сопли подобрали и марш по кроваткам, в печке картошка и щи, лавка приедет – хлеба докупите, чай не совсем дураков родила, деньги знаете где. Малым скажете – в город уехала. Провожать не надо, покойников на кладбище провожают, как…

– …как дедушка Митяй говорил, – хором закончили дети. Еще одна часть ритуала, заведенного многие лета назад.

Катерина раскрыла объятия, Мишка с Аленкой прильнули.

– Мам, ты подумай… – начала дочь, полосуя мокрыми глазами сердце в мелкие лоскуты.

– Все, я сказала. Аленка за главную.

– А чего она? – взвился Мишка.

– Я так решила. И по старшинству. Рождался бы первый, кто тебе не давал?

– Я бабу малолетнюю слушать не буду. – Мишка надулся. Аленка украдкой показала брату язык.